По возвращении в Париж после Святой Горы старец Софроний соприкоснулся с трудами русских мыслителей и богословов: Булгакова, Керна, Флоровского, Бердяева, Лосского и Глубоковского. Это помогло ему еще отчетливей провести грань различия между живым опытным богословием, которое он познал на Святой Горе, и интеллектуальными измышлениями современных ему богословов и философов. Впоследствии его мысль прошла некий процесс богословского синтеза, старец Софроний оценил наследие русского богословия и философии через призму своего аскетического опыта. Этот синтез мы видим в книге «Старец Силуан»[22].
У него возникли особенно тесные дружеские отношения с богословом Владимиром Лосским. Однако взгляды старца отличались от взглядов Лосского в учении о Божественном свете: свет не есть «божественный мрак», как писал Лосский. В учении об опыте богооставленности — об опыте потери Божественной благодати — отец Софроний также имел другое мнение: он считал, что в Православии это происходит необязательно от отклонений в ересь, но может являться определенной ступенью на пути аскета к обожению, и, по сути, это есть выражение Божественной любви, потому и в опыте богооставленности «заключена животворящая сила Божия»[23].
В-четвертых, богословие старца Софрония сформировалось терминологически под влиянием религиозных течений его эпохи.
Он был знаком с тремя из таких течений, выражающих внутреннюю жизнь, поиск Бога. Первое — восточный мистицизм, которым он жил в свои студенческие годы в Москве на протяжении семи-восьми лет. Тогда он стремился достичь познания вечности, превосходящей, как он считал, психологическое выражение любви, заключенное в заповедях Христовых. Второе — это западный мистицизм, который он критиковал в переписке с Бальфуром, воодушевленным «Темной ночью души» Иоанна Креста. И третье — это традиция безмолвия, которую он познал на Святой Горе и которую он ощутил в «страшной» Карулии и в келий Святой Троицы недалеко от монастыря Святого Павла, — традиция, которую мы встречаем в «Добротолюбии», главным образом в жизни и учении святого Григория Паламы.
В-пятых, богословие старца Софрония, основанное на опыте и церковной традиции, выходит за рамки национализма, свойственного многим современным ему богословам, и потому несет на себе подлинную печать универсальности и кафоличности.
Еще живя в Москве, не зная церковной традиции и увлекаясь иными духовными исканиями, старец не ограничивал себя националистическими рамками, будучи открытымк «широкой интеллектуальной свободе». «Даже будучи коренным москвичом, отец Софроний оставался чужд интеллектуальных тенденций „московского этоса
