Такоже знает государь, что земская боярская дума, Воротынского слушав, приговорила постановленья его утвердить. Так к чему было дергать его сюда и ставить еще и перед опричной думой? Ведь мог же Иван Васильевич без проволочки указом своим дать силу боярскому приговору! Сам, один, без прихвостней опричных! Нет, потащил его сюда. Зачем? Время дорого, а пока грамотки по украинным городам разошлют, татарин уж в полях появится. Небось ждать не станет! Как видно, захотел государь силу свою показать над древними родами… Над его, Воротынского, родом. Служильцы вы, мол, и более никто! Холопы, проще говоря.
Мало что из Москвы напрасно вытянул, а еще стоять заставил. Как будто он, князь Воротынский, пред опричною голью за неведомые грехи ответ держит!
И сердце уже не болит, не тревожится. Привыкло сердце. А вот ногам все еще обидно.
Безымянный дьяк продолжал чтение:
«…А которые сто́рожи, не дождався себе отмены, со сторо́жи съедут, а в те поры государевым украинам от чужих воинских людей учинится война, и тем сторожáм от государя, царя и великого князя быть казненным смертью. А которых станичников или сторожей воеводы или воинские головы кого пошлют дозирать на урочищах и на сторо́жах, а они встанут небережно и неусторожливо или до урочищ не доедут, а хотя бы приходу чужих воинских людей и не будет, и тех станичников и сторожéй за то бить кнутьем…»
Перед кем стоймя поставлен?! Перед царем готов он постоять, сан царский соблюсти, однако помимо царя разный люд в палате собрался, да и не только люд, но и зверье. Смотрите-ка, из родов великих и благородных сидят бояре опричные Федор Михайлович Трубецкой да Никита Романович Одоевский, свои люди, жаль, в опричнину переведены. Ему, Воротынскому, ровня. Сидят на почетном месте, как и положено. Что ж, и при них стоять ему вместно.
А вон окольничие опричные, Дмитрий Бутурлин да Дмитрий Хворостинин. Эти породою ниже, но все ж семейства у обоих честные, древние, а сами стратилатской отвагой украшены. Хворостинины, правда, захудали…
Не люди, людишки, от них уже некоторая поруха чести его происходит. Но таковую поруху терпеть еще можно.
«…А воеводам и головам над сторожами того смотреть накрепко, чтоб у сторожей лошади были добры и ездили бы о дву конь, на которых бы лошадях мочно, видев чужих воинских людей, уехать, а на худых лошадях однолично на сторожи не отпущать…» – читал дьяк.
Но кроме человеков присутствовали в палате твари подлые, и от того, что они сидят на лавках своих, а он, Михаил Иванович Воротынский, из высокородных черниговских Рюриковичей происходящий, стоит, приключалась поруха его чести нестерпимая! Вон думный дворянин опричный, Малюта Скуратов, ручной медведь царев, скорый на бесчисленное и многоразличное разлияние крови христианской. А вон еще Васька Грязной, бесчинный злодей, и тоже думный дворянин. Был чуть ли не в охотниках с собаками у князя Пенинского, и сам, с кобелями спознавшись, стал как цепной пес. С ними ж рядом и в том же чину – злой грызун, в изветах зубы отточивший, Ромашка Пивов. Истинный хомячище: что у кого ценного увидит, всё к себе за щеку тянет, на три века запасается. Пригодится же ему тот запас на Страшном суде!
