— Значит, немного осталось. Всегда остаются какие-то крохи, даже если полностью выкладываешься. Ло, ключ от взрывателя был у тебя в ладони. Ты лежала рядом с передатчиком. Я сам тебя вытаскивал, тут не ошибешься. Больше некому было, понимаешь?
Ло глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Все, что говорил Маркус, было абсолютно логично и потому правильно. Никто не мог воспользоваться ключом, кроме тех трех, на кого он был настроен, — команды боевых магов Ордена. Даже любой другой маг. Ключ привязывали трижды: на кровь, на магию и на индивидуальный отпечаток души — во избежание предательства или ошибки. Арчибальд Леруазен, Колин Вестфален и Лавиния Ревенгар — лучшие из лучших…
— Но кто-то же ударил меня ножом, — еле слышно сказала она. — Маркус, кто это был? Арчи и Колин погибли, у караула внизу вообще не было доступа в башню, а я… Ладно, пусть я очнулась и каким-то чудом выполнила приказ… Но кто ударил меня ножом?
Резко и мучительно остро заныла спина. Шрам под лопаткой, совсем узкий, почти незаметный… Ло знала, что болеть у нее ничего не может — рана давно зажила, даже оставшийся внутри осколок притаился, ничем себя не выдавая до поры. Старик Эверард, лучший целитель Ордена и Избранник Милосердной Сестры, утешал, что маленькая стальная смерть может уснуть навсегда, затянувшись плотью, врасти в тело и стать безопасной. Повезло же Лавинии Ревенгар, герою Руденхольма, выжить после такого ранения? Может повезти и во второй раз по воле Благих Богов. Главное — беречься от потрясений, как физических, так и душевных.
— Не знаю, Ло, — эхом отозвался Маркус, на мгновение прижимая ее крепче, с какой-то исступленной тоской или виной. — Если бы я тогда пришел раньше…
— Ты и так пришел, хотя не должен был. Ладно, хватит… поминок. Просто…
Ло мягко высвободилась из его объятий и продолжила:
— Это не вольфгардцы, я уверена. Зачем бы им писать про моего жениха, в конце концов?
— Чтобы ты осталась в столице, и до тебя было легче добраться? — предположил Маркус, поправляя кружевные манжеты.
— Нет, это местный стиль. Наш, столичный. Язык цветов, иллюзия, даже письмо это. Думаешь, вольфгардец назвал бы себя моим другом? У них ведь как? Произнесенное или написанное слово получает силу клятвы. Это не они.
— Да, пожалуй, — задумчиво согласился Маркус. — И что ты решила?
— Не знаю. Меня мучает мысль, что этим письмом от меня чего-то добиваются. Только вот чего?
— А что, если тебе и вправду остаться?
