Равным образом он решительно отвергал любые пожертвования со стороны соотечественников. За собранную для него по «лагерям» складчину, когда его высылали из Франции, он растроганно благодарил, но отослал ее, поясняя, что есть более нуждающиеся. Он соглашался, впрочем, чтобы за него заплатили долги Национального комитета в парижской типографии, но это как-то не осуществилось, и Лелевель сам выплачивал этот долг (2000 франков) в течение трех лет ценой немалых лишений. Особенно настороженно он относился ко всяким суммам, присылаемым из Польши. Он знал, что пожертвования эти, по крайней мере частично, исходят из консервативных кругов. Пусть они были свидетельством уважения к науке, пусть были проявлением любви к ближнему, но они исходили от политических противников, и Лелевель как демократ не желал пачкать себе ими руки. Тем более он отвергал анонимные переводы. «Ты знаешь, какое отвращение я испытываю к безымянным деньгам», — писал он Антонию Глушневичу. Один раз он сделал исключение, когда в 1842 году великопольский магнат и меценат граф Титус Дзялыньский прислал ему 600 франков. Это была якобы доля в доходе от распродажи «Литовского статута», который Лелевель подготовил к печати еще до восстания. Ученый ответил тогда, что у него нет никаких прав на доходы от «статута», но что он принимает 600 франков в счет своих будущих научных трудов. Четверть полученной суммы он отдал на общественные цели, а остальные использовал для уплаты наиболее срочных долгов. Однако два года спустя до него дошли слухи, что Дзялыньский хвастает в Познани субсидией, которую он предоставил Лелевелю. У ученого случайно был в это время только что полученный гонорар; он немедля отослал 600 франков своему меценату, что повлекло за собой разрыв отношений.
Брату Проту, живущему в Варшаве, он объяснял свою точку зрения, пользуясь из-за цензуры иносказаниями: «Моя старая баба, как Вы знаете, упряма… она очень рада, когда ее любят, рада поддерживать дружеские отношения, но терпеть не может протекции… Баба не хочет, чтобы вельможи собирали для нее милостыню, она шьет, вышивает и таким образом зарабатывает, и для нее тот друг, кто помогает ей сбывать ее работы… С годами она нуждается меньше в еде, а значит, и меньше тратит, чем молодые; меньше изнашивает одежду, а значит, может дольше, чем молодые, ходить в обносках, умеет, если надо, зашить, подлатать. Говорят, что скряжничает, что сидит на деньгах, что если бы хотел, то составил бы состояние. А он вынужден в каждом начинании преодолевать тысячу препятствий и убытков».
