Заметим, что в этом бюджете не было расходов на отопление. В первые годы комнату Лелевеля отапливала кабатчица, «баба-скупердяйка», которая после смерти мужа вела свое заведение. Позднее взаимоотношения испортились, и ученый перестал пользоваться этими услугами. Во время морозов он ужасно страдал: бывало, что у него в кувшине замерзала вода. «О как холодно! Невозможно писать и работать, потому что нельзя согреться», — записал он в декабре 1838 года, а несколько лет спустя он вновь отмечал: «В моей комнате не бывает теплее 7–8 градусов, а ведь надо писать и гравировать». Он приспособился и к таким условиям: работая, он держал ноги в наполненном соломой ящике от комода. В 1845 году хозяйка обанкротилась, и «Варшавская харчевня» была закрыта. Всю следующую зиму Лелевель провел «в совершенно неотапливаемом доме», пока не дождался, что заведение было принято новым владельцем.
Нарекания на нужду часто встречаются в письмах Лелевеля, особенно адресованных родным. В письмах к чужим автор реже касался этой темы и только раздражался, если кто-либо из корреспондентов присылал ему неоплаченное письмо. Почта в те времена, перед появлением почтовых марок, обходилась дорого; отправитель оплачивал письмо на почте, но он мог свалить расходы на адресата. Лелевель вел обширную переписку, много платил за отправляемые письма и не желал доплачивать за письма получаемые. Еще в Туре он так жаловался в письме к Антонию Островскому: «Если за Ваше письмо я уплатил полный обед, то есть 10 су, то за другое письмо, из Гулля, заплатил 80 су, а следовательно, одним махом 90 су, что соответствует стоимости более четырех дней жизни, включая расходы на помещение. А назавтра еще письма из Марселя и Парижа обошлись мне 39 су, то есть сумму, достаточную на два дня жизни. Это чистое разорение».
О нужде «польского Диогена», переносимой с таким мужеством, эмиграция редко когда говорила с удивлением, чаще с насмешкой и издевкой. Людей раздражает у ближних презрение к деньгам, и в данном случае Лелевелю приписывалась либо сознательная скупость, либо позерство или непрактичность. Ходили слухи, что Лелевель имеет привычку торговаться с книгоиздателями «навыворот», то есть, что он добивается снижения предлагаемых ему гонораров. «Однажды вхожу я в комнату Лелевеля, — рассказывает мемуарист, — застаю там книгоиздателя из Познани Жупаньского и слышу следующие слова хозяина: «Обманешь меня, братец, обманешь, дай половину и забирай». Это была торговля по поводу какого-то труда, написанного им». История эта кажется сомнительной, из других источников мы знаем, что Лелевель знал цену своему труду и не привык отдавать его почти даром. Зато он всегда был настороже, чтобы под видом гонорара ему не всучили вспомоществования.
