— Страшно мне смотреть на тебя, Искра. Боюсь я за тебя — слишком юн ты ещё.
Искра в щёку её понюхал:
— Прости меня, мама. Шаманский путь — тёмный путь, знаю я уже, куда иду. Позволь Копью мне помочь — привык он, отца заменил мне на эти годы.
Улыбнулась Ранняя Заря беспомощно:
— Что же может женщина вам возразить, сильные люди. Останься, Копьё — и я прошу.
И Копьё улыбнулся в ответ.
* * *
Тем же вечером, когда тьма в тундру опустилась и все лукавые существа, неживые и нежившие, силу свою почувствовали, сидел Искра на корточках у входа в тордох. Обнимал за шею медвежонка-вьюгу, а большим медведям говорил, так сурово, как умел:
— Идите в тундру, сильные духи. Идите туда, где богатый человек Чёрная Скала своих оленей пасёт, идите туда, где стадо детей Ворона корм себе копытит из-под снежного наста. Идите и смотрите, не придут ли к оленям злобные твари, одноглазые и с двумя железными клыками. И если увидите таких — рвите их и душите их, не давайте им живой крови напиться.
Склонили медведи тяжёлые головы, завились снежными смерчами и в сумерках пропали. А Искра медвежонку сказал, в ушко, мягкое и холодное, как свежая пороша:
— А ты, друг мой, маленький келе, слушай. И если услышишь — в мой сон приди, разбуди, — и понюхал медвежонка в ледышку носа. Потянулся медвежонок — и морозным дыханием горящие щёки Искре охладил.
Спал Искра вполглаза. Крохотные духи, насмешники-шутники, ночные следы ему путали: ледяная равнина без единого следа представлялась ему, слепые небеса над ней — а в небесах три солнца мутно мерцают: одно — светлый взгляд Творца из Верхнего мира, а два других — наваждение и морок, обман играющих келе. Не понять Искре, где настоящее, где ложное, где жизнь, а где только видимость её.
Опечалился Искра — но тут шевельнулся в его душе язычок огня, будто пальцем указал: вот, в середине, настоящий свет, твой свет — к нему иди! И медвежонок, верный товарищ, совсем как живой, только слежавшийся снег у него вместо белой шкуры, ткнулся носом Искре в бедро — зимним холодом до самых костей.
Вскочил Искра.
Глухая ночь вокруг, и мама, Ранняя Заря, спит, и Копьё спит, и собаки у тордоха спят — тишина стоит, хоть ножом её режь, не спят только келе, потому что нет у них живого тела и горячей крови, не устают они, а оттого и не отдыхают. Взял Искра в руки бубен, без песни, без звона, лишь обруч сжал в ладонях и тронул кожу — и не улетел, а вышел в шаманский мир, где под опасными небесами дожидался в сером снегу его верный медвежонок.
