– А если к ведуну? – предложил Митроха. – Отшептать? Отворот поставить? Пробовали?
– Чтоб поставить отворот, – сказала средняя, – надо добыть прядь волос, или кусок ногтя, или хоть пуговицу. А у нас ничего нет. Только вот это.
И средняя, опять переглянувшись со старшей, сунула длинную тонкую руку в свою торбу, и положила перед нами на траву такую штуку, что Митроха, разглядев, обмер, и непрожёванный хлеб вывалился из его рта.
Это была скованная из бронзы труба длиной в локоть, сплошь изузоренная, тончайшей работы.
С обеих торцов трубу запечатывали полированные, радужно отливающие хрустальные стёкла.
– Попробуй, – предложила Глафира, и протянула трубу Кирьяку. – Подними концом в небо, а в другой конец одним глазом гляди.
Кирьяк поглядел, нахмурился; помедлив, молча отдал мне.
Такой сложной и искусной приспособы я никогда не видел, и даже испугался; прежде чем взять в руки, торопливо отогнал большим пальцем нечистых духов.
Направил трубу одним торцом в небо, в другой торец – посмотрел.
По неумению и незнанию направил дальний торец прямо на солнце – и яростный свет ударил меня в глаз, обжёг, словно шмель укусил.
Я закричал, испугался, отшвырнул трубу, зажал глаз ладонью.
Старый Митроха захохотал надсадно; я бы ударил его, в приступе досады, но ничего не видел.
– На солнце смотреть нельзя, – мягко сказала Лукерья. – Сейчас пройдёт. Иди, водой смочи.
Но я, конечно, никуда не пошёл, слишком был изумлён. Однако глаз сам собой отдохнул, и спустя время я уже мог им видеть.
Стыдно было показывать слабость перед красивыми девками. Отмолчался.
Мы долго рассматривали трубу, глядя то с одного конца, то с другого, то на свет, то против света.
– Подзорные стёкла, – важно сообщил Митроха. – Можно видеть то, что недоступно простому глазу. Это его вещь? Оборотня?
– А чья? – спросила Лукерья. – Он Марье оставил, для забавы. Сказал, заберёт, как вернётся.
– Ладно, – сказал дед Митроха, снова умело взяв главенство в разговоре. – Всё, что вы сообщили, нам очень поможет. Спрошу напрямик: в чём его слабое место?
Сёстры в третий раз переглянулись.
– Марья, – сказала старшая. – Вот его слабое место.
– Она ему по нраву, – добавила средняя. – Мы всё сами видели. Любовь там, настоящая.
И таким тоном она произнесла это мягкое, горячее, сырое слово, так приподняла подкрашенные тонкие брови, что мне стало неудобно: девка тосковала по своему счастью и не стеснялась.
Митроха снова потянулся к мёду, – хлеб уже сточил, теперь обмакнул палец, облизал, едва не чавкая.
