Запрягай да гони, бледный ангел мой чёртовый!
Только как ни крути — не закроют мосты ко мне.
***
Умирать? Так какая ж забава
Мне положена в жизни ещё,
Если богу служить за… ло
Да и с чёртом не полный расчёт.
Может, солнце разорвано в клочья,
Может, слову так мало меня.
Или, выиграв право пророчить,
Доиграюсь до Судного дня.
Душу спрятав в стакане с окурком
И без двух отыграв мизера,
Я улягусь в постель к Петербургу
Как любовник, как муж и как брат.
А хотелось лишь самую малость —
Бросить пить и попробовать спеть, —
Только сердце судьбой отблевалось,
Проглотив беззащитную смерть.
Но в полете предсмертного вальса,
Оторвавшись от скрюченных рук,
Нацарапают синие пальцы:
«В моей смерти винить Петербург».
***
Ворвалась зима и поля перепачкала снегом,
Всем было плевать, но зачем-то хотелось огня,
Но кто-то не спал и от скуки откашлялся небом,
Потом поперхнулся и нехотя сплюнул меня.
Я так и остался плевком, попирающим слезы.
Я жаждал любви, издеваясь над похотью слез.
Но этот подлец ещё выдумал пьяную розу
И нас обвенчал за полпачки сырых папирос.
Она умерла, а меня обозвали поэтом,
Пытались стереть, но я спрятался в тающий снег.
А глупый чудак где-то выкопал подлое лето
И, видно устав, закопался в полуденном сне.
***
В эту ночь в перекошенном небе
Не моргать надоевшей луне.
Я ещё на земле этой не был,
И она не заплачет по мне.
Не в её волосатой утробе
Я болтался, на волю просясь,
Я ещё своё небо не пропил,
Чтобы падать в холодную грязь
Но когда-нибудь, гордый и вольный
Я напьюсь и ударю в бега,
Чтобы в снежное русское поле
Выйти на неокрепших ногах.
Прощание с Петербургом
Ошалелый, раздавленный, преданный…
Эта слизь на брусчатке — не я ли?
Кто из вас первым мной отобедает,
Не подавится пьяной печалью?
Языкам фонарей вряд ли нужен я.
Ну, оближут да сплюнут, поморщась.
Не для них я шаманил простужено,
Взгромоздившись на лысину площади.
Не для фейсов, в трамваях приплюснутых,
Душу склеивал водкой да горлом,
Небом грустным да солнышком блюзовым
Мне б прикрыть свои песенки голые.
Я вернусь, если только забуду вас,
Я не пел здесь и паинькой не был.
Дома лягу, напьюсь и закутаюсь,
Натянув на себя ваше небо.
***
Утром совесть из простыни выжав
(Ты лежи и не плачь, раз пришла),
Я оставлю свой след на Париже,
Незаметно раздев догола
Свой живот с выступающей грыжей,
Недосказанной, как «I Love».
И, прищурив бельмо идиотски,
Улыбнётся с окурка верблюд.
Кто-то здесь — Беранже или Бродский
(Бреюсь я, а не мылю петлю!)
Расписался коряво и броско
Предпоследним конкретным «люблю».
