Не поможет вечный и волшебный крабле-бумс.
И лишь одна тропинка — от случки до получки.
И следы от траков, как пощёчины от бутс.
Так что спи, мой, кроха, не сопли, не охай.
Слушай в полудрёме папин полупьяный шаг.
И одно запомни, если будет плохо —
Каждому Гольдони будет свой родной Маршак!
Любо, милый, любо,
Любо, милый, спать.
Как наточишь зубы,
Не грызи свою кровать.
Снова ночь для меня сколотили
Из обрезков сгоревших веранд.
Нет, не бился в решётки бастилий
Мой корявый сонорный вибрант.
Не дырявил Бориса и Глеба
Рыхлый тенор залитых простуд.
И платком носовым в четверть неба,
Не стирал со стекла мутный блуд.
Не выискивал в дроби мышиной
Серебро для ребят-упырей.
Меня время упорно душило,
Как неспелую репу пырей.
В горло дня золотым суррогатом
Меня солнце вливало винтом.
И бросало меня из палаты
Наркоклиники в наркопритон.
Пой, танцуй. На проклятом рояле
Пляшут «яблочко» вбрызг сапогом.
Мне амброзию в грешном Граале
Перебредили на самогон.
И лицо моё в гнутой оправе
Пузырями пошло от дождей.
Боже левый! Господь крайний правый!
Возроди меня в этой вражде!
Я найду свой погнутый нательный
Между пробок, гандонов, бычков.
Ты мне снова жестоко постелешь
Пустоту подложив под бочком.
Но я встану в небритую осень
И нечищеный рот сентября
Поцелуями заплодоносит,
Лепестками мой лоб серебря.
Впрочем, этих смешных покаяний
Мне не хватит на «присно прощён»
Пой, танцуй. На проклятом баяне
Нестучащие кнопки не в счёт.
Слишком много написано желчью —
Кто поймёт — не поправит медком.
Я любил только водку и женщин.
И себя, сердцем вдрызг, босиком.
