В этот вечер Декарт впервые вылез в телевизионку. В вечерних новостях мелькали войны, фестивали, спортивные поражения… и вдруг внезапно выплыло благообразное сальное лицо старикана из 13 палаты. «Российская наука в очередной раз доказала, что равных ей в мире пока нет. Академик Шнеерсон смог совершить прыжок в будущее, математически обосновав…». Декарт рванулся к телевизору и сорвал его с кронштейна. Кот еле успел остановить его, иначе монитор совершил бы стремительный полет в стену. Володя зло огрызнулся и мрачно побрел в палату. До Кота что-то стало доходить. Догнав соседа, он посмотрел ему в глаза:
«Все?».
Декарт обреченно кивнул.
— Я написал отказ — завтра ухожу. Незачем уже здесь воздух коптить. У меня спрятано в духовке — на передоз хватит.
Кот первый раз согласился с суицидником. Он, всегда супероптимистично смотревший на жизнь, столько раз вступал в эти споры, отчаянно доказывая необходимость существования, грозил божьей карой, рисовал жалкие портреты самоубийц. Но сейчас он почувствовал, что Декарт абсолютно прав и логичен.
Кот не спал всю ночь — ему грезились кровавые ванны, высунутые языки, выпученные бельма и прочие последствия самострелов и отравлений. Ворочался и Декарт. Часов в пять утра они вместе пошли в туалет покурить. В кабинке кто-то кряхтел. Шпингалет щелкнул, и из-за двери показалась взъерошенная голова академика. Кота всего парализовало, хотя он уже все просчитал. Шнеерсон покашливая, наклонился над соседней раковиной. Декарт спокойно взял газовый ключ, стоявший в углу. Кот отвернулся, и только противный хруст и огромное зеркало, превращенное в красный апофеоз супрематизма, подтвердили правоту этого мира. Кот ушел в тот же день и, купив десяток аптечных флаконов, срывал со стены дипломы и жег свои рукописи. Осознание предательства и, одновременно, красоты этой жизни ослепляло его. Теперь он стал абсолютно свободным, и никакая литература не сможет помешать ему быть поэтом. Резьба сорвана, каноны деформированы. СВОБОДА. «Свой бог даст», разложилось в пьяном филологическом мозгу. «Свой бог».
1. Любой из нас — «конфидент» Достоевского. С ним страшно оставаться один на один. Перед вступлением в текст начинает трясти, как девственного гимназиста перед встречей с многоопытной женщиной — трепет от предвкушения неизведанного блаженства и страх за себя: не смогу, не выдержу, опозорюсь. Но идешь, как на дудочку крысолова, — не можно не идти.
