Мое новое чувство — чувство, перпендикулярное единому чувству Каина и Ромула, Чингисхана и Чезаре Борджиа, есть то, чего не хватает искусству музыки мысли — циничное снисхождение и божественный восторг сквозь горнила власти и страсти. Таинство словотворчества — суть то же самое, что и мое языческое возбуждение при виде рождающегося огня. Волна Хокусая захлестнет благообразных кружевных дам в золоченых рамах. А Дьявол — это лишь отражение господа в чаше с причастием, расходящееся кругами от моего плевка…
О, как хорошо укутаться петлями повешенных и повесившихся, закрыв тело и голову, оставив только горло для своей петли. И если я ненавижу братьев, то только за то, что у меня нет Брата, я ненавижу богов, ибо мой Бог тщетно пытается внушить мне страх. Меня можно сжечь, как старое письмо, но нельзя, запечатав в конверт, отправить по указанному адресу. Я потеряюсь в дороге или буду украден, а скорей всего я останусь навсегда в клюве умирающего почтового голубя. А потом я стану ладьей рыжих викингов доколумбовой Америки, а потом…
Научите меня убивать. Я клянусь, я буду жестоким. Научите мои пальцы душить, ненавидеть я уже умею. Научите меня всему, что вы впитали с молоком матери и ее кровью. Я убью этот мир и упаду в объятия солнца, и вы, вспомнив мои обожженные глаза, не сможете произнести проклятья. Только грустная песня моя сорвется с ваших губ. Ради бога…
Но когда я окажусь в силах перевернуть мир, я разверну его к себе и плюну ему в лицо, ибо большего паскудства наш господь Бог еще не изобрел.
