Все это Липняк видел очень хорошо. И мучительную смерть, и возвращение домой, в Малин, чтобы снова жить с матерью и сестрами… Эта прежняя жизнь и сейчас еще казалась ему совсем близкой, как будто она потерялась где-то неподалеку. Нужно лишь чуть подождать – она вернется.
Берест сказал ему, что так оно и бывает. К тому, что жизнь изменилась навсегда, привыкают не сразу.
– Вы…
Он запнулся, не смея в лицо сказать Свенельдичам «вы обманете».
– Думаешь, мы лжем? – безо всякой обиды отозвался старший. – Напрасно. Посмотри на меня.
Он сказал это мягко, без давления, но в низком уверенном голосе его была колдовская сила. Простым словам она придавала силу не приказа даже – заклинания, способного передвинуть и дерево.
Липняк поднял глаза, будто очарованный. Медленным, плавным движением Свенельдич-старший вытянул из ножен свой меч. Черные разводы на клинке – будто прожилки в гладком дереве, «яблоко» и перекрестье – черненого серебра с варяжским узором.
– Если я солгу, то да не подаст мне помощи Перун, да не защитит меня мой щит, да поразит меня мое же оружие, – произнес Мистина и с благоговением слегка прикоснулся губами к основанию клинка. – Такой клятвой скрепляют договоры между державами. Если ты думаешь, будто я могу нарушить ее из-за отрока вроде тебя, то ты глупец. И род такого глупца не достоин спасения.
– Так ты правда… их отпустишь?
– Правда! – Мистина улыбнулся, будто переводя торжественное обещание на понятный простаку язык.
Липняк невольно следил глазами за мечом, пока воевода убирал его в ножны. Это был первый «корляг», который он видел в жизни, и в мечах он разумел, как барсук в поконе вирном, но не требовалось много знать, чтобы понять огромную ценность этой вещи. Сам вид клинка и набора говорил: это сокровище, это святыня. Свой меч киевский воевода не предаст, чтобы меч не предал его.
Выбор оказался очень прост. Мучительная смерть себе и близким, чтобы дорогу к Божищам показал кто-то другой. Или…
– А не долго ли ты с ним толкуешь, воевода? – Один из телохранитей, стоявший в трех шагах, положил руки на пояс, окидывая Липняка оценивающим взглядом. – Отдал бы ты мне его сразу – он бы у меня уже сейчас заговорил, соловьем запел, касть облезлая!
– Мы уже столковались, – воевода улыбнулся Липняку, будто лучшему другу. – Ведь правда?
* * *
Мало радости – без огня и крова сидеть в мрачном лесу предзимья под дождем. Однако когда в сумерках небо заплакало, русы обрадовались. Мистина с благодарностью смотрел на плотно затянутый пеленой темнеющий свод; холодные капли стекали по его лицу, слух ловил бесчисленные шорохи и шелест, производимый дождем в лесу. Боги на их стороне. Уж кому, как не Мистине, было знать, как мерзко и противно нести дозор в непроглядную, дождливую ночь предзимья, когда вся летняя зелень уже мертва, а снег еще не пришел ее хоронить. Промозглый осенний холод куда хуже зимнего, и стоишь, полуслепой и полуглухой, один против безграничной непроглядной тьмы, и все то жуткое и неведомое, что есть в этой тьме, – против тебя…
