Где-то в глубине сознания сверлила мысль: а не закрыть ли ему на все глаза. Он очень долго жил, мирясь с ложью, окружавшей Аполлонию. Так ему было легче существовать.
Но теперь стало легче оттого, что он освободился от этой лжи.
— Я никогда в жизни ни к чему не был привязан, — сказал он Сьюсан. Ему помогали говорить свежий воздух и синее небо. — Я сомневаюсь, что способен на привязанность, и теперь я знаю почему.
— Ты не отвечаешь за то, что сделала эта женщина, — ответила Сьюсан, мгновенно выпрямившись, словно собиралась воевать с Аполлонией.
— Боюсь, что у меня в крови есть что-то продажное, корыстное и порочное, Сьюсан.
— Леонидас…
Но его было не остановить.
— Я успел побыть и богом, и королем. Я умел быть любовником, но я никогда ничего не чувствовал. Я могу руководить компанией, но я понятия не имею, как воспитывать ребенка. Как быть отцом. — Он покачал головой, как бы пытаясь определить, туман у него в голове или он наконец ощущает абсолютную ясность. — Я совсем не уверен, что знаю, как быть мужчиной.
— Прекрати. — Сьюсан резко оборвала его и подошла к нему. А он и не заметил, что отодвинулся от нее. — Сейчас же прекрати.
Она не стала ждать его возражений, встала около него, и шаль упала к ее ногам. Она обвила руками его за талию, запрокинула голову и сердито посмотрела на него.
— Хватит говорить.
И он услышал голос вдовы Бетанкур, властный, требовательный. Голос женщины, которая привыкла, чтобы ей повиновались.
Но он никогда не был ни у кого в подчинении.
— А если я откажусь?
Она с минуту внимательно смотрела на него, затем сделала шаг назад. Не сводя с него взгляда, она стала поднимать подол свободного просторного платья. Обманчиво бесформенное платье не смогло скрыть обольстительную фигуру. Сьюсан смотрела на Леонидаса с вызовом и продолжала тянуть платье наверх, пока не сняла и не оказалась перед ним лишь в одних трусиках.
За эти недели она слегка располнела, грудь налилась, живот чуть-чуть выпирал, напоминая о ребенке у нее внутри. И о том, что она принадлежит ему. Она все еще его собственность.
— Ты можешь отказать мне в свободе, если хочешь, — сказала она с типично женским вызовом. — Или можешь взять меня. Что выбрать мне, я знаю.
Леонидас не считал себя эталоном мужского благородства, а когда дело касалось этой женщины, то силы к сопротивлению его покидали.
Он потянул ее к себе, обнял и, охваченный диким желанием, впился ей в рот.
В Сьюсан воплотились все его желания, и совладать с собой он не волен.
