— Я была рада, что меня отдали в закрытую школу в Швейцарии еще совсем маленькой девочкой, — тихо произнесла Сьюсан. — Хотя мне было очень одиноко, но, думаю, это лучше, чем жить с родителями.
— Я бы тоже хотел, чтобы меня отсылали из дома почаще, но, видишь ли, на следующего наследника Бетанкуров возлагалось слишком много надежд, а как же их вбивать в меня, если я отсутствую.
Леонидас отпустил ее руку. Он выглядел неприступным, недосягаемым… как скала, а ей хотелось… его утешить. Хотелось проявить заботу. Сделать что-нибудь, лишь бы ослабить тиски, в которых они оба, как ей казалось, находились.
Но она не осмелилась и пальцем его коснуться.
— Головная боль прошла, — сказала она. — Спасибо. У тебя здорово получается. Уж не знаю, где ты этому научился.
— Польза от жизни в изоляции на высокой горе. Никто не мог побежать в ближайшую аптеку, чтобы купить таблетки каждый раз, когда что-нибудь заболит. Мы там освоили собственные методы.
— Я-то думала, что ты излечивал силой своей божественности.
Леонидас усмехнулся:
— Вероятно, как бог я всех разочаровал.
Автомобиль подъехал к входу в шикарный «Бетанкур-отель». Сейчас она ощутит у себя на спине поддерживающую руку Леонидаса. Хватит ли у нее душевных сил сохранять хладнокровие? Она едва смогла встать и идти, преодолевая дрожь в коленях.
У входа в отель их ослепили вспышки фотокамер, папарацци выкрикивали их имена. Они вошли в вестибюль, сияющий золотом, мрамором и ониксом, и Леонидас заметил:
— У тебя безрадостный вид, но, учитывая перспективу вечера с моей семьей, вполне подходящий.
Они шли по сверкающим коридорам, кивая европейской элите, собравшейся на гала-прием.
Сьюсан усмехнулась:
— С твоей семьей я справлюсь. Меня беспокоит моя семья.
— Я плохо помню нашу свадьбу, — сказал он и посмотрел на нее взглядом, который лишал ее самообладания. Самообладанием она оборонялась, как мечом. Сегодня она явно лишилась своего оружия.
— Не думаю, что дело в потере памяти, — тихо ответила она. — Тебе просто было это безразлично.
— Да, мне было все равно, — согласился он. — Но теперь я вспомнил. И твою мать тоже.
— Она гордится тем, что запоминающаяся особа, но зря себе льстит, потому что она — самая известная мегера в Европе.
Сьюсан сказала это в шутку, но слова повисли в воздухе, и шутки не получилось.
Рука Леонидаса, лежащая у нее на спине, скользнула вниз, потом вверх. И при этом он не сводил с нее глаз. Неужели он представляет, что это такое — воспитываться в холодной обстановке пансиона, знать, что родителям она нужна исключительно как ставка в их амбициозных планах? Представляет, что такое не иметь семьи в обычном, нормальном смысле? И всегда быть совершенно одинокой.
