Ворота Орпен-Моута и воротами трудно было назвать – железный прямоугольник в низкой каменной стене. Границей поместья служила огромная канава, которая защищала от проникновения на его территорию диких животных. И не только животных. Сильюн, проходя по ржавой решетке, в качестве моста перекинутой через ров, почувствовал покалывание от присутствия где-то поблизости Дара. Собака, едва ступив на решетку, задрожал. Воздействие Дара ничего хорошего ему не сулило.
– Дальше тебе нельзя, – сказал Сильюн. – В лесу полно дичи. Иди поохоться. Разомнись. Вечером я тебя найду.
Собака похлопал по карману комбинезона, там глухо звякнуло. Он кивнул, развернулся и пошел назад к лесу.
«Дай волю, этот человек убьет всех Равных в Англии», – подумал Сильюн, глядя ему в след. Он потрогал рукой горло и вспомнил острое стальное лезвие, приставленное к нему вчера.
Тетя Эвтерпа сидела в саду, как и в первый раз, когда он посетил ее, войдя в пространство ее воспоминаний, в то время как она лежала в коме в Кайнестоне.
Но в этот раз это была не свежая двадцатидвухлетняя девушка, загорающая в шезлонге.
Юная красота тети Эвтерпы, словно рукой неумелого скульптора, была соскоблена с ее лица, а тонкие черты скомкались и застыли в строгой монументальности. Сейчас она напоминала погребальную статую, установленную на полуразрушенной кладке, которая некогда могла быть декоративной стеной. Эвтерпа была одета в простое черное платье. И когда Сильюн наклонился, чтобы поцеловать ее холодные щеки, он увидел приколотую у основания глухого воротника брошь из слоновой кости с изображением римского знамени и гербом Зелстона. Траурный наряд.
Взяв тетю Эвтерпу за руки, Сильюн осторожно поднял ее. Она прижалась к нему, ее голова едва достигала его плеча, они молча смотрели на обугленные руины Орпен-Моута. Тетя Эвтерпа была родной сестрой его матери, иногда, вспоминая дни детства и юности, которые они провели здесь вместе, Сильюн чувствовал, что по характеру они с ней больше похожи, нежели с матерью.
Он не сразу понял, что тетя Эвтерпа плачет. Инстинктивно он обнял ее и прижал к груди.
– Я жалею, что ты разбудил меня, – сказала она, уткнувшись в его куртку. – Я хотела бы спать и вечно пребывать в мечтах. В нашем саду Уинтерборн был еще жив. Но здесь…
– Здесь ты жива, – ответил Сильюн. – И ты снова будешь счастлива. Смотри.
Он взял тетю за руку и почувствовал Дар, который бился как второй пульс, – это была ее сила.
Сильюн позволил Дару вытекать из него. Он чувствовал, что Дар капает с кончиков пальцев, точно кровь, на землю. С того дня, как Абигайл Хэдли застала его в лесу, когда он экспериментировал с вишневым деревом, Сильюн значительно преуспел в этом деле.
