Мы выбрались и стали Крёза пуще
Богаты с лампой медной. Он домой
Тогда пришёл растерянным изрядно,
Похоронив нас вместе с мыслью той,
Что сгинем мы. Одно ему накладно —
Вернулся он с котомкою пустой.
Что ж видит он в пророческих разводах
На дне кофейной чашки в этот раз?
Что Аладдин наш, не прошло и года,
Женился сам и нас от скуки спас.
Тут ярость колдуну затмила очи,
Он выдрал клок волос из бороды
И стал кричать, несчастья нам пророчить,
Но для себя не мыслил он беды.
Собрался в путь зловредный старикашка,
Взяв в руки посох, а на горб — суму,
Вздохнул перед дорогой зло и тяжко,
Дав волю козням и простор уму.
Он двинулся в Багдад, имея лампы,
Гремящие в большой его суме,
Он был хитёр и ненавидел штампы,
Политикан отъявленный. В уме
Перебирал он план жестокой мести,
Оглядывал его со всех сторон.
Решил он к Аладдиновой невесте
Поближе подобраться. Только сон
Соединить бы мог урода-старца
И деву молодую, но у нас
Такое сплошь и рядом может статься,
Ведь деньги правят в мире без прикрас.
Наш век хитёр, он стал иезуитским
По воле рока, честный человек
Теперь не в моде, проще вкровь разбиться,
Чем переделать скорбный этот век.
Старухи покупают малолеток,
А старики дуреют от красот
Пустых и бестолковых юных девок.
И те и те не знают ни забот,
Ни веры в Бога, ни душевных тягот,
Лишь звон монет живёт у них в груди,
И пусть грехи на них, как тучи, лягут,
Они считают, — могут победить
Судьбу и рок, и выскочить сухими
Непогрешимо из любой воды,
Такие урождаются глухими,
Слепыми и презревшими труды.
Потомственные воры и воровки
Чужих сердец на удочку греха,
Они имеют подлую сноровку
Обмана индульгенцией махать
Хоть перед чёртом, забывая видно,
Что Сам Всевышний ведает конец
Бесславных дней их и Ему обидно,
Что на природу вздел такой «венец».
А в старину ещё в ходу бывали
Другие нормы, есть пример один,
На нашем фоне станет ни едва ли
Белее снега юный Аладдин.
Любовь ему весь мир заполонила,
В груди зажегшись факелом, она
И есть та сокрушительная сила,
Что людям ради вечности дана…
*****
Но ближе к делу. Шёл колдун, ярился,
Устав пустыни разгребать песок,
И вот уж он в Багдад теперь явился,
Приблизив час расплаты. Этот срок
Он назначал не раз в своих мечтаньях,
То так, то эдак морща страшный лик,
Преодолев с натугой расстоянья,
В которые иголкою проник,
Как в ткань судьбы. Завистливое сердце
Его не знало ни минуты сна,
И вот стоит он пред заветной дверцей,
За ней — Будур, она сейчас одна,
Окружена покоем, тишиною,
Её отец и муж в пылу погонь
Ещё вчера умчались. Над горою
