И вот стою у врат знакомых,
А рядом, Господи спаси,
Старик в лохмотьях. Он не промах,
Наверно, милости просить,
Но взор его при том ужасен
И нос крючком, и посох крив…
К тому ж, приход его напрасен,
Не потому, что некрасив,
Но он не в тот приют стучится,
Здесь нет ни хлеба, ни деньги.
Старик напрасно нынче тщится.
Мы с ним почти уже враги…
Но Аладдин, на старца глядя,
Открыв для слов приветных рот,
Услышал: «Мальчик, я твой дядя,
Ты что нас держишь у ворот?»
И в дом зашли, а мать, смущаясь,
Никак припомнить не могла
Ни брата мужа, что, прощаясь,
Когда-то Лета унесла,
Ни, уж тем более, знакомца.
Но делать нечего, и вот
Хватило места всем под солнцем,
И старый хрен им речь ведёт,
Мол, надоело мне скитанье,
Решил осесть я где-нибудь,
Да вспомнил братово прощанье,
Сказал он, — сына не забудь.
И вот пришёл я к Аладдину,
Который был рождён при мне,
Он станет мне теперь за сына,
Как ясный светоч на окне.
Все плачут, стонут в умиленье,
А я не верю ничему…
Востока рознится мышленье,
В восторгов плавая дыму.
Достал пришлец свою котомку,
А там и хлеб и пахлава…
И в аромате этом тонком
Пошла по кругу голова.
Откушав вместе угощенье,
Затем настой хлебнув из трав,
Мы, полны в сердце всепрощенья,
Сидели, головы задрав
На карагач, минута длилась
В молчанье. Вдруг сказал старик:
«Принцесса тож в тебя влюбилась!»
О, этот нереальный миг!
Все привскочили от испуга,
На Аладдина пала дрожь.
