— Чем занимаешься, красавчик? — интересовалась моя нимфа, поглаживая мне волосы.
— Я артист больших и малых театров. Моя фамилия слишком известна, чтобы я ее называл!
Девица нахмурилась, но я так осклабился, что она передумала обижаться, распознав иронию.
— И кого играешь?
— Мента!
— Кого?
— Кхм… копа! Или как они тут вас называются?
— А, поняла.
И она все гладила и гладила меня по голове, и все дымила мне в лицо сигаретой. Все же, как ни крути, хоть в обычной России ты живешь, хоть в вывернутой наизнанку, а люди везде одинаковые. Ангелы днем — ночью могут превратиться в шалунишек, особенно после обильного возлияния.
В правильности своих выводов я имел возможность убедиться уже очень скоро.
Тучная фигура заслонила от нас свет во время очередной паузы между танцевальной музыкой и выходом на сцену белорусской группы «Канистра». Фигура выросла перед столиком, напомнив мне первый выход Годзиллы из подземелий Нью-Йорка. Здоровенный мужик в кожаной жилетке на голом торсе и с нечесаными волосами опустил руки-молоты на стол.
— Отдыхаем, девочки?
Поначалу я решил, что вопрос адресован нашим подружкам, и подумал, что это пришел их бойфренд. Сейчас нас будут унижать и бить ногами. Проследив за взглядом Годзиллы, я понял, что ошибся. Мужик смотрел на Петровского.
— Чо? — спросил тот.
— У тебя хватило наглости припереться сюда снова?
«Кажется, этот вопрос сегодня уже звучал», — подумал я. Девочка, сидевшая у меня на коленях, сразу подобралась.
— Мы… ик!… мы в свободной, мать ее, стране… — Петровский поднял взгляд на пришельца. — Или нет?
Он мог бы и не спрашивать. Очевидно, свободной эта страна являлась для всех, кроме него — человека во всех смыслах для нее чуждого.
Годзилла протянул массивную руку к его шее. Я попытался вмешаться, но моя брюнетка подпрыгнула у меня на коленях. Я трактовал этот жест как предложение не встревать. Рука мужика, между тем, ухватилась за ворот рубашки Палыча. Сидевшая с ним девица сразу ушла из-за столика.
— Я предупреждал тебя не приносить сюда свою задницу?
Петровский выглядел потерянным… и испуганным. Ни следа превосходства, сарказма или юродства на лице не осталось. Я все-таки решил не дожидаться финала мизансцены и спросил как можно вежливее:
— Так, дружище, может, мы все-таки разберемся, что к чему?
Не знаю, что именно ему не понравилось — обращение «дружище» или моя попытка принять участие в дискуссии — но мордоворот резко переключил внимание на меня.
— Не стоит, красавчик, — пропела мне в ухо моя подружка.
