— Да, наверно, вы правы.
Я не пытался с ним спорить. Если человек после четверти века жизни в другом мире остался мудаком, то спорить с ним не следует — себе дороже. Еще в Михалыче говорило обычное обывательское недоверие к людям в погонах, и этот феномен можно наблюдать в любой стране мира, даже самой цивилизованной. (Впрочем, наш мудак — это какой-то особый, убежденный и воинствующий мудак).
Из зала последовал вопрос.
— Газета «Краевые вести», Николай Антонов, — произнес поднявшийся с кресла молодой человек с диктофоном. — Есть какие-то данные или хотя бы предварительные версии относительно того, кто и с какой целью мог организовать взрыв?
Шериф покряхтел деловито, взглянул на лежавшие перед ним бумажки.
— Сейчас оперативные группы из губернии проверяют все возможные версии. Идет опрос сотрудников спортивного центра и возможных свидетелей. Изучаются записи камер видеонаблюдения. С момента взрыва прошло всего несколько часов и какие-либо предположения делать еще рано.
Михалыч что-то ворчал себе под нос, перемежая нормальные слова матерными междометиями, а я смотрел на местного начальника полиции и думал. Вот ведь, целый офицер, уже не мальчишка, служит в небольшом городке, в котором редко происходило что-то серьезное и громкое. Взятки брать не за что, потому что все можно получить легальными методами, без обходов (я надеялся, что это так, но мне не хотелось бы совсем уж идеализировать параллельный мир), из бюджета особо ничего не утащишь, сидит себе в уютном кабинете, шелестит бумажкам. И вдруг — ба-бах! Растеряешься тут.
Но держался он неплохо. Не бубнил, не сыпал канцеляризмами, не читал по бумажке. И, к моему великому восторгу, у него ни разу не проскочило слово «возбУждено». Точнее, оно прозвучало, но с нормальным русским ударением. Только за это я готов был его уважать, даже если внутри он последняя редиска и иногда прощает знакомым штрафы за нарушение правил дорожного движения.
Пресс-конференция продолжалась. Шериф больше не мог предоставить сколько-нибудь значимой информации. И тогда слово взял мэр Крутов. Под щелканье затворов камер и фотовспышки он пошел к трибуне.
— О, вылез, паразит, — прокомментировал Михалыч. — Ну давай, лепи горбатого.
Крутов долго молчал, давая возможность запечатлеть себя во всей красе. Мне трудно судить, были ли его смятение и замешательство естественными или наигранными. Учитывая обстоятельства и то, как он вел себя сразу после взрыва, я склонялся к первому варианту.
