Ради тебя, Ленинград! | страница 10

Он показал накладную с приемного пункта. В ней значилось 70 тонн.

С 20 ноября 1941 года рабочие будут получать по карточкам 250 граммов хлеба, служащие, иждивенцы и дети — 125 граммов.

Из решения Военного Совета Ленфронта

23 ноября 1941 года.

Непривычна тишина, когда перед бомбежкой в цехе отключат ток. Шум месильных машин и дозаторов сырья стихает. В каждый пролет проникают голоса людей. Сквозь забитые фанерой окна слышен гул самолетов и взрывы.

— Стоять у рабочих мест! — кричит начальник цеха.

Собственно, отойти нам некуда. Три-четыре шага в темноте — и упала с верхних мостков или наткнулась на печь-«буржуйку» с кипятком для шрот [1].

В темноте всегда какой-то подвох. Вот и приходится кричать начальнику цеха, чтобы новички, растерявшись, не побежали в убежище.

Вспомнилось, как в первую бомбежку выбило стекла. Они со звоном разлетелись по цеху. Испугалась я, бросилась в бродильную камеру, где тесто подходит.

Вызвал меня директор Павел Сидорович Зозуля и говорит: «Что же ты, бригадир, струсила? Твои рабочие остались на местах, а ты?»

Стою, плачу, а объяснить не могу. Страшно было с непривычки.

Новеньких в бригаде первые дни держу при себе, пока не привыкнут к грохоту за окном. В основном это совсем молодые девчонки. Их присылают на хлебозавод истощенными — в чем душа держится. А паек у нас те же 125 граммов.

Правда, потеплее работать, да иной раз перепадет заскорузлый кусок теста, когда зачищаешь дежу[2] или месильную машину. Конечно, что уж тут съестного! Но вселяется в человека надежда, что у хлеба он не умрет.

Бывает, новеньких сразу кладут в дистрофийный барак. Лишь когда окрепнут, ставят на рабочее место. А сейчас, когда три дня нет муки (с 20 ноября хлебозавод не выпек ни одной буханки), лежать в дистрофийном бараке — почти верная смерть.

Но опасен и конвейер с заготовками теста. При виде его некоторые не выдерживают — падают в обморок. Трудно голодному удержаться, чтобы не броситься к тесту и не набить им рот.

Время от времени спрашиваешь у дежурного по бараку: «Как там они — держатся?» Словно свою вину воспринимаешь вынужденный простой завода. Не только дистрофийный барак — весь Ленинград ждет хлеба! Подумаешь об этом, и становится невыносима бомбежка. Лучше бы артобстрел. Тогда не отключают ток, в цехе светло и хорошо видно каждого. И каждый занят своим делом.

Ждешь, убеждая себя надеждой: еще час-другой, и привезут муку! Поэтому не выключаем печь. Часть людей следит за закваской. Для ее роста необходимо тепло и чистая, без примесей мука. Такой муки сейчас нет в Ленинграде.