Оксфордский университет возник на два века раньше английской литературы, и этот предмет казался подозрительным нововведением. В моде был Север и германская мифология, в почете — античная литература. А Мильтона читали все, что делало его "несерьезным" научным объектом. Соответствующие "доны" обязаны были читать еще и какой-нибудь "серьезный" предмет, вроде истории или латинской классики. Подозрительно относились и к литературной критике — и небезосновательно. Но Льюис оказался блистательным литературоведом: ему всегда было важнее не то, к каким обстоятельствам сводится написание книги и психология ее автора, а то, как надо читать текст, чтобы получить максимальное удовольствие. Поэтому его научные труды ("Аллегория любви" — 1936 г., "Введение к Мильтону" — 1942 г., "Английская литература шестнадцатого столетия" — 1954 г.) были не только на порядок научнее среднего академического уровня, по и сами доставляли удовольствие читателю.
Можно было предположить, что талант не облегчит Льюису карьеру. Для большинства коллег он бьи слишком груб в манерах, слишком агрессивен в интеллектуальных баталиях. Он был чужак, и среда отторгла его. Впрочем, можно было предположить и то, что при самой благоприятной карьере вряд ли круг читателей его трудов будет шире нескольких тысяч человек. Проверить такое предположение невозможно. В жизнь Льюиса вмешался могучий фактор неопределенности: вера.
С подросткового возраста Льюис был аморфным и заурядным — для того времени — скептиком в религиозным вопросах. Надо признать, что скептицизм действительно связан с религией — по крайней мере, стоит скептически относиться к любым попыткам объяснить религиозный путь человека. Потерю Льюисом детской веры некоторые биографы связывают со смертью матери, но совершенно несомненно, что можно найти биографию человека, в которой его религиозность именно потерей близкого человека и объяснят. Сам Льюис попытался "разъяснить" свое обращение в мемуаре, озаглавленном "Восхищен Радостью". Но объяснения о себе не удались, хотя удалось нечто большее: свидетельство о Боге. Однако из того, что сказано в книге (и что в ней замолчано), можно запомнить несколько важных для жизни Льюиса черт. Он связывал обращение с интенсивными и острыми размышлениями, с переживанием самой мысли как сверхъестественного действия Обращение ассоциировалось для пего с чтением (в частности, эврипидовского "Ипполита") — книга поколебала его наивную решимость жить без чувств Обращение сделало его ближе к знакомым христианам, в том числе к вернейшему другу детских лет Артуру Гривсу, Барфилду, лингвисту и тоже близкому другу, а еще к коллеге по Оксфорду Джону Толкину, и к любимейшему из современных английских писателей Гилберту Честертону. Сама встреча с Богом произошла в обстановке обыденнейшей и мирной — в автобусе. Льюис почувствовал себя комом снега, который сейчас начнет таять, почувствовал невидимый корсет, который задушит его, если от этой дряни не избавиться. Эти образы еще можно как-то истолковать: оковы рационализма, снег эгоизма. Но главное в образы не умещалось и осталось невысказанным. Летней ночью 1929 года в своем кабинете в колледже он встал на колени и неохотно сказал Богу, что Бог есть Бог (лишь это: об Иисусе как Боге Льюис тогда не помышлял). 25 сентября 1929 года умер отец Льюиса — к счастью для его духовной биографии. Случись эта смерть накануне обращения, веру в Небесного Отца объяснили бы разлукой с отцом земным. Впрочем, некоторые биографы все равно так и поступали, не смущаясь расхождением в датах.
