Как хозяйственный руководитель он сформировался в тридцатые годы. Мне казалось, что это обстоятельство многое в нем объясняет, и положительные его черты — размах, хватку, и отрицательные — невзыскательность в выборе средств и методов, гиперболизированное представление о собственном авторитете, неприятие критики, снисходительное отношение к подхалимам.
Но кое-что сразу же не укладывалось в данную схему, озадачивало. Наянова искренне и безоговорочно любили люди самых различных должностей и возрастов. Я не говорю уж о бесконечно преданном старпоме Марке Дмитриевиче с «Марии Ульяновой», которого Наянов вывез из Сормова, держал в палубных матросах, потом в боцманах и, наконец, заставил выучиться на старшего штурмана. Особые, неподдельно теплые слова находили для него и Сморыго, и осторожный, не бросающий фраз на ветер капитан Гидулянов, и, что еще более любопытно, представитель молодого — грамотного, «переоценивающего всё и вся и не терпящего фальши» поколения моряков — второй механик Юра. В минуту откровенности он мрачно признался, что идеальным требованиям, которые он предъявляет к настоящему с его точки зрения коммунисту-ленинцу, удовлетворяет из всех знакомых Юре людей один Федор Васильевич. Есть над чем задуматься.
А Федор Васильевич в это время бушевал, разнося за что-то капитана Эдуарда Реслакина, остальные ходили на цыпочках, передавая друг другу: «Шумит папа, не с той ноги встал». Да, он был порой резок и нетерпим, и крут, но и отходчив. Не «сам казню, сам милую», а просто не помнил дурного, хоть умел хранить в феноменально цепкой памяти тысячи лиц и фамилий. Опять-таки не особый начальничий шик, а просто знал, как зовут едва ли не каждого, даже самого юного матроса экспедиции, потому что к каждому испытывал интерес.
Однажды я застала его в рубке в необычной для морехода позе, то есть не вглядывался в лежащую впереди даль, а, стоя по ходу спиной, смотрел в заднее стекло. Мы шли вдоль западных берегов Таймыра, красный шнурок на карте в кают-компании круто лез вверх, к северу. Наянов, не оборачиваясь, кричал что-то непонятное.
— Значит, только о себе думаешь, на маленьких тебе плевать? Какой же ты передовой, если на маленьких тебе плевать? Ты, если хочешь знать, в первую очередь о маленьких должен думать!
Реслакин попробовал возразить и потерпел неудачу. В спор он вступал с ходу, автоматически и как-то уж очень монотонно, и Наянов окончательно взъярился.
— Ты молчи, когда я тебе говорю! Я тебе в отцы гожусь, не смеешь мне возражать!
