…Как-то он заглянул дома в чулан и услышал размеренный стук будильника, который без движения пролежал возле банок с вареньем много лет. Этот дешевый будильник прежде часто капризничал, его трясли, переворачивали, клали и так, и этак, потом жена отдала его детям, а когда и им игрушка надоела, он угодил в кладовую. О нем забыли, и вот он неожиданно сам напомнил о себе — ни с того ни с сего взял и пошел, точно это было живое существо, в котором пробудилась жажда жизни.
Сейчас Белов, смятенный и встревоженный, чувствовал себя в чем-то похожим на этот будильник. Так что же, собственно, произошло? И ведь не вожделение владело им — этого и в мыслях не было. Откуда же это беспричинное томление, ощущение невосполнимой утраты? Не оттого ли, что ушла незнакомка непознанной, унесла с собой тайну естества своего и, может, навсегда?
Этого он не знал. Знал лишь, что постоянно будет жалеть, что не увидел ту, что стояла за его спиной в непосредственной от него близости и невзначай подарила ему одно из тех чудесных мгновений, на которые не так уж и богато повседневное бытие.
Гостьбе уже был виден конец, и потому в понедельник Марина с утра принялась за дедовы шмотки. Подобные операции проводились ею в каждый приезд и отличались разве что размахом: старея, отец все больше запускал свое немудреное холостяцкое хозяйство.
Дед сидел на привычном месте под орехом и, согревшись на солнышке, подремывал, клевал носом, время от времени вздергивал седую голову и подозрительно, помутневшим от дремы взглядом осматривал двор, возившихся у сарая внуков.
— Немного наведу там у вас порядок! — прокричала Марина, склоняясь к старику и показывая рукой в сторону хаты.
Дед Михалко вздрогнул, немо уставился на дочь и приставил к уху ладонь ковшиком.
— Уберу у вас, говорю, немного! — повторила Марина громче, приблизившись к самому уху, крупному, с мятой морщинистой мочкой, заросшему жестким волосом, точно степная балка терновником. — А то там у вас в постели уже скоро волки начнут выть!
— Ага… — понимающе, с посольской солидностью кивнул дед белой, как молоко, головой.
За долгие годы тугоухости своей он привык поддерживать непонятный разговор при помощи многозначительного универсального «ага», произносимого, правда, частенько и невпопад. Домашние, конечно, знали о том, что дед лишь притворялся понимающим, и не очень-то верили этому «ага».
— Ваши бебехи пересмотрю, может, постирать еще что надо! Просушить!
