Нет, так просто Фрося уйти не может, потому что как же жить тогда? Хотя что она может добавить к тому, что уже было сказано в пути с глазу на глаз?
За селом у развилки дорог она постояла немного, выглядывая попутную машину, а потом решила идти пешком, пока нежарко. Авось какая-нибудь да подвернется: может, карьерная, может, сельповская. На колхозную надежды не было, сейчас у них един маршрут — элеватор.
Утро было росное, солнечное, звонкое. Впереди в стороне курились в легкой дымке околицы Хомутинец, в поле по балкам еще пластался туман, недвижимой узкой полоской стоял у кромки синеющего леса, вздыбившегося по взгорью, — издали казалось, будто лес горит. Справа щетинилось стерней холмистое жнивье с кучами соломы из-под комбайна. Село провожало Фросю криком грачей, разноголосым хором петухов. Ухабистая пыльная дорога впереди была пустынна.
Еще издали Фрося узнала председательский «газик», выскочивший из лесу, и тогда свернула на обочину, пошла быстрее, уже больше не оглядываясь, будто ей дела нет до того, кто и куда едет. Меньше всего она рассчитывала на эту встречу. Может, еще свернет куда-нибудь?
Нет, не свернул, настиг в два счета.
За рулем сидел сам председатель, Роман Андреевич Бурлака, седеющий, бровастый, чуть грузный мужчина.
— Садись, подвезу, — пригласил, открыв дверцу. — Далеко?
Фрося стояла в нерешительности, не смея ни принять приглашение, ни отказаться.
Пыль наползла, окутала ноги, прохладная еще, не прогретая солнцем.
— Да садись ты, раз говорят! — уже сердито приказал Бурлака. — А то ведь глухому две обедни не служат. Корзину вот сюда поставь.
Фрося села, подобрав юбку, но корзинку не убрала, оставила на коленях.
— Давно хотел поговорить с тобой, да все недосуг. А теперь оказия: сядем рядком да потолкуем ладком! — неожиданно весело, по-скоморошьи сказал Бурлака, когда машина тронулась, и краем глаза окинул корзину, увидел горлышко бутылки, заткнутое кукурузным початком, обернутым в тряпицу. — В гости собралась, что ли?
— К сыну в больницу. Гланды ему вырвали.
— Ну и как?
— Поправляется. К концу недели обещали выписать.
— Та-ак… А что ты надулась, как мышь на крупу? Как живешь-то, Фросина Петровна?
— Живем — хлеб жуем. С пуговки на петельку перебиваемся.
— Что ж так?
— Не вам бы, Роман Андреевич, про то спрашивать…
— А-а… — председатель понимающе улыбнулся, крутнул головой: «Ну и ну!» — Обижаешься, значит? Гм…
Некоторое время ехали молча. По сторонам мелькало жнивье, а потом пошла свекла, припорошенная у обочины рыжей пылищей.
