Пришла зима. Про тополь во дворе забыли, и только фигура мужчины в спортивной шерстяной паре — он по-прежнему продолжал вылазки в парк, — маячившая изредка вблизи занесенного сугробами тополька, заставляла вспоминать о летней истории с пересадкой.
А весной, когда стаял снег и почва прогрелась, летчик вновь, к всеобщему удивлению, возобновил свои занятия: взрыхлил землю вокруг тополька, подмазал краской старые раны. Люди во дворе пожимали плечами. А Парфен Семенович, обмениваясь внутридворовой информацией с соседом по балкону, выразился со всей категоричностью: «Это у него навязчивая идея. Вид психического расстройства. Такое, знаете, случается…»
Он не забыл той давней обиды и уже несколько раз мстительно проигрывал про себя диалог с летчиком, так досадно оборвавшийся: «Вы что же, природу перехитрить вздумали? Природа, она миллионы лет существует, и в ней всегда есть порядок, который нарушать нельзя. Про экологию слыхали небось? Наука такая. Теперь о ней все говорят. Да зачем вам сложные материи? Вот вам простой житейский пример. Если вы знаете, где та или иная вещица лежит у вас в доме, — она ваша, а вы, стало быть, ее хозяин. А не знаете — она вроде чужая, и вы начинаете ее искать, тратить умственную и физическую энергию… Пример, может, и не очень по существу, но достаточно наглядный. Порядок — основа всякого благополучия, всей жизни, если хотите».
Много еще других очень веских слов говорил Парфен Семенович своему обидчику и так убедительно доказывал свою правоту, что стал даже удивляться тому, что тогда, с балкона, не высказал всего сразу, смешался, как мальчишка.
Накануне майских праздников деревья во дворе будто за одну ночь подернулись зеленоватой дымкой. Один лишь тополь стоял особняком, глухой и безучастный к теплу и солнцу.
— Ну что я говорил? — ликовал Парфен Семенович. — Она мудрее всяких там летунов, природа-то!
Но однажды он, как обычно, вышел на балкон и увидел, что тополь начал распускаться. Уж не померещилось ли?
Парфен Семенович накинул пижаму, прихватил мусорное ведро — так, предлога ради, потому что было оно почти пустое, — и спустился вниз.
Да, тополь распускался. Сразу, весь. И не было на нем ни одной веточки, которая не лоснилась бы от переполнявших ее могучих весенних соков. Листочки из почек только проклевывались — сморщенные, белесые, еще свернутые в пучочки.
На другой день тополь смело брызнул зеленью, и Парфен Семенович из окна видел, как возле деревца будто невзначай стали околачиваться дворовые пенсионеры и домоседы, разглядывали, улыбались и о чем-то оживленно толковали.
