— Эй, морячок, не стесняйся тоже! — окликнул рыжий Семена Ивановича.
— Так я не моряк — я рыбак?
— Моряк рыбака видит издалека… Я не рэкет, не таможня — подкупить меня не сложно…
— А баянист твой может.
«…Еще ее мелькают огоньки1…»? — баян резко сжался, фыркая воздухом из-под клавиш, и высокий мужик легко растянул его в новой мелодии: «В тумане скрылась милая Одесса…2».
Семен Иванович улыбнулся обоим, слушая слова песни и легко расставаясь с пятью гривнами: «Это же не рэкет — артисты!..»
Был какой-то кураж сегодня, и в этом баяне про море, и в этой толпе с работы, и в этом настроении, когда выгребешься с парохода, а дома нет. А музыка — и в душе, и на улице. И в каждой женщине, на тебя глянувшей… Эх, Одесса!
Только загляделся капитан и стал пристраиваться в кильватер миниатюрной мадаме в шляпке и с локотками прижатыми к талии, как она оглянулась — верная примета, что мужской интерес и кормой чувствует, — вздернула головку, и правый локоток ее отстегнулся, взлетая, потому как появилась необходимость поправить шляпку: кокетство женское… А у Семена Ивановича запершило в ноздре — аллергия на женский парфюм: бог шельмеца метит газовой помехой, можно сказать, мешает бравой атаке при выходе на торпедный залп. Эх, перекресток Маринеско и Черноморского казачества! Труба телеге, или достаньте, Сеня, носовой платок, апчхи!..
Семен Иванович, конечно, успел увидеть, что второй локоток дамочки тоже оторвался, как пуговичка, и дамская сумочка, прижимаемая прежде локотком к талии, вспорхнула птичкой за чьей-то рукой и нырнула в толпу так естественно, что даже шарканье ног и каблучков цоканье с ритма не сбились и хода не нарушили: тик-тик, как часики. «Ой!» — только и вскликнула дамочка, будто споткнувшись. Оглянулась она на Семена Ивановича, а через мгновение — повисла на нем, как шарфик на вешалке: «Где моя сумка?!» — Он даже платочек в голубую клеточку от носа оторвать не успел. Но дамочка поняла уже, что у него ее сумочки нет, и попыталась отлипнуть. Однако, сменив гнев на милость, она просто распласталась и расплакалась на его груди. Тело и душа моряка горячо завибрировали на грани желаний успокаивать и ухаживать, и он засопел от важности момента.
«…Я вас держал, как ручку от трамвая…», — пел из магнитофона на прилавке мужской голос…
Пересыпь. Вечер. Одесса. Женщина и мужчина.
— Это вы здорово придумали, мадам, по моему фраку, можно сказать, слезами мазать, — приговаривал Семен Иванович, осторожно выводя ее из толпы, обеими ладонями оглаживая ее маленькие пальчики.
