— Твоя мама не вернется.
Бен говорил без жалости, прямо и честно, но внимательно вглядывался в ее лицо. Рей поджала губы.
— Ты должна это понять сейчас, пока не поздно. Сколько тебе? Двенадцать? Ты больше не ребенок. Тебе не нужно быть привязанной к этому дому. Иначе проживешь здесь до старости в ожидании. Уходи.
Впервые, слушая Бена, Рей просто кивала, не глядя на него, делая вид, что прислушивается к совету, а в душе упрямилась и злилась.
Он ушел, не обняв ее на прощанье, даже за плечи, и, как только за ним закрылась дверца, комната вмиг сделалась пустой. Будто из очага вынесли огонь.
* * *
— Когда началась война, я не придала этому особого значения. Не понимала, почему взрослые так носятся с войной, почему говорят об этом дни напролет, почему теперь все сводится к тому, закончится ли война скоро или нет. Война сделалась мерилом нашей жизни. А мне казалось, что это не касается детей. Что где-то там одни солдаты убивают других, пока мы можем продолжать жить как ни в чем не бывало. Старший сын «опекуна» ушел на фронт добровольцем…
Бабушка вздохнула и сделала паузу.
— Я слушаю, — подала голос девочка, не открывая глаз.
— Похоронка пришла спустя несколько месяцев. Только тогда во мне впервые шевельнулся страх. А потом выяснялось, что он был расстрелян за трусость. Этого я не понимала. Мне было всего пятнадцать, и я недоумевала: ведь он же сам ушел воевать, причем здесь трусость? Как и недоумевала, почему это так важно для взрослых. Убитый есть убитый — человек мертв. Так какая им разница, кто выстрелил?
Бабушка вновь замолчала. Наверное, ей было трудно говорить так много и подолгу.
— Слухи о том, что город могут оккупировать, дошли даже до нашей окраины. «Опекун» не хотел уезжать и бросать свою ферму и свиней, он делал на них неплохие деньги. Но все же, когда началась эвакуация, он не задумываясь засобирался.
* * *
— Малолетняя паршивка! — это самое ласковое из того, что он сказал ей в вечер сборов.
Дом не бомбили и не расстреливали, вражеские солдаты были еще за много миль от города, но внутри все уже стояло вверх дном. Вещи в спешке сносились вниз, хозяйка выбирала то немногое, что можно было унести, дети тоже активно участвовали в сборах. Не собиралась одна лишь Рей. Она вцепилась в перила лестницы, хотя никто и никуда ее не тащил силком. Просто так было проще возражать, пока хозяин бранился на нее.
— Я останусь, — повторяла она упрямо, пропуская мимо ушей, какая она «беспросветная дура» и «что если ее и не убьют, то очень скоро она об этом пожалеет».
