Было далеко за полдень, когда они вышли из машины. Солнце стояло еще высоко; мягкий, теплый ветер вяло вихрил березовые леса, выдувал из яров и болотистых, лесистых низин влажный, прохладный дух, и вокруг поэтому был разлит пряный запах костяники и всякого лесного разнотравья.
Они присели в березовом лесочке и молча глядели на распластанную под солнцем коричневатую в обхвате зеленых лесов деревушку.
— Ну? — спросил Егор. — Вот и деревня наша.
— Она! — продохнула Евдокия и тихонько привстала, разулась и вышла на пыльную дорогу. Она бормотала про себя какие-то слова, оглядывалась на Егора, не веря, что он не снимет свои модные коричневые туфли и не пройдет, как она, босиком по мягкой, щекочущей ноги пыли.
— Чего ты не разножишься? — спросила она, когда они медленно шли к деревне.
— Кто увидит, буду я, как журавль, босиком.
— А я-то неразумши три года по землице ходила, ноги ныли, а не разуешься. Опять же: сын — директор! Не пойдешь босиком, засмеют. А я всю жизнь привыкшая босиком. У нас, почитай, тут и родни одни Волковы остались. Одна Маруся живет с сыновьями.
По дороге Евдокия оживилась, суетясь, спрашивала о чем-то сына и, не дождавшись ответа, начинала рассказывать торопливо, сбивчиво, одновременно что-то выглядывая в перелеске, в кустах берез, заходила в лес, осматривала зарубки на деревьях, какие-то только ей известные осины и березы, обходила их, трогала руками, останавливалась, задумываясь на миг, что-то вспоминая, и шла дальше.
— Это не может быть такое, чтобы мы уже приехали! — сказала она. — Что-то не то. Вот знаю: по этой стежке мы всегда топали с косьбы. Так намахаешься, так наукосишься, пот в три ручья бежит по спине, по лодыжке щекочет, а кофта и юбка мокрые, и все точно из бани. Вот видишь, куст ракиты? Марусю тут как схватило, как скрутило… родила она сына здесь. Вот видишь, осинка большая? А тогда она прямо на нее упала и сломала ее, а смотри, поднялась, живет, к счастью ведь упала. На удивление прямо.
У перекошенного, с проемами в перелазах плетня из коричневого, покоробившегося лозняка Евдокия оглянулась и замерла. Ничего не было необычного там, куда она глядела: узкий проселок петлял на изволок между низкорослыми корявыми березками, потом вынесся из лесочка, черной прогалинкой перекинулся к околку и, спрятавшись за его синей разлапистой кроной, прилег в тени.
За лесочком смотрелись ковылистые ровные луга, над которыми неторопко нахаживал ветер, лениво трепал за космы траву, разливая вокруг матовые, серебристые тона, гоняя из одного луга в другой запахи осины и земляники, кружа над лесами, и потом волнами швырял на деревню посреди белого дня густую синь, забрасывая людей запахами луговых и лесных трав.
