— На, бей, — сказал он. — Бей, так мне и надо. Бей!
Харлампий опешил. Если бы Костя стал оправдываться, упираться, он бы не удивился и настоял на своем, считая, что проступок не должен оставаться безнаказанным, но тут опешил.
— Бей! — крикнул Костя и заплакал.
— Не буду, — хмуро проговорил Харлампий.
— Бей!
— Не буду, сказал, не буду, — бубнил Харлампий. — Ты уже наказал себя. В следующий раз надо будет убежать, а не убежишь. Вижу.
— Бей! — настаивал Костя.
— Не буду, сказал, не буду. Чего пристал?
— Бей, а то я тебе сам, — заплакал Костя и замахнулся на дядю, всхлипнул и заревел.
— Ты меня извини, — говорил Харлампий, — извини ты меня. Я виноватый. Ты меня извини.
Дядя постоял, глядя на плачущего Костю. У него загорячились глаза, и крупные слезы выбежали из глаз, он не сдержался и второй раз в жизни заплакал. Плакал от радости, зная, что то, что произошло, не повторится.
1968
Роман Шокляев торопился. Его не отпускал с работы бригадир строительной бригады их колхоза, но он, бросив работу, крепко поругавшись со всеми, ушел, потому что спешил к своему другу Скруполеву Николаю. Они вместе собирали автомобиль, и Роман обещал сегодня прийти.
Усталость от работы, от ссоры и духоты сегодняшнего дня подстегивала его; он почти бежал, думая только о том, чтобы успеть вовремя на автобус.
«Если пропустить автобус на восемнадцать тридцать, — рассуждал Роман, взглядывая на зыбистую поверхность реки, — следующий в Серпухов будет в девятнадцать двадцать. Приеду поздно, обещал в шесть часов».
Он шел по извилистому берегу; Ока, круто изгибаясь у тальника, шумно плескалась о берег, и брызги временами долетали до него.
Тропинка свернула в тальник. Он нырнул в духоту тальника, не успел пробежать его, как услышал крик.
— Помогите! — звал кто-то. — Спасите!
Кричали на реке. Но в всплесках, в бульканье воды голос слышался плохо: казалось, будто кричат и не кричат.
В тальнике пахло сыростью и распаренной лозой. Роман прислушался.
Глухо плескалась рядом река, да в Голтенях, его деревне, стоящей на взгорке, пробовали новый движок. Клубки мошек висели в воздухе вокруг него, и от них исходило еле уловимое зудение. А так было тихо.
Он чертыхнулся про себя, словно боясь нарушить тишину, оглянулся на деревню, прищурился на нее, золотистую в прозрачном, сквозном под вечер воздухе, с церковью в центре, с новыми домами, взбежавшими на пригорок, постоял и пошел, задыхаясь от духоты, и не заметил, как углубился в тальник, остановился и в этот момент опять услышал крик:
