— Как? — спросил в универмаге Харлампий. — Я тебя пытаю?
— «Как, как»! — нервно отвечал Костя. — Все как?!
Он примерял шапки, совсем не такие, о которых мечтал, поэтому на лице его была досада. Из имеющихся ни одна не подошла ему: малы.
— Ничего, — говорил дядя. — Не беда. Я тебе мерлушковую сошью, лучше твоих заграничных.
— Отстань ты, — отмахнулся Костя. — Не нужны мне твои мерлушки. Своей Евдокии сшей.
— Дурак ты, — сказал Харлампий, — просту.
— Что просту?
— Молдаване у нас говорят так, значит, дурак по-ихнему.
— Сам дурак, — досадно ответил Костя.
Они поднялись на второй этаж, походили, Харлампий купил двадцать метров красного ситцу, сковородку и косынку жене. Довольный покупкой, он великодушно простил племяннику его горячность и спросил:
— Чего тебе надо? Хочешь зажигалку?
Костя помялся. Ему хотелось иметь зажигалку. Ему бы хотелось многое иметь, но он промолчал. Харлампий вспотел, засуетился, купил зажигалку, и по тому, с каким восторгом это делал, с какой готовностью и участием, видно было, что он любил своего племянника и старался ему угодить.
На улице они надели тулупы и поехали в гастроном.
— Будешь пряники? — спросил Харлампий. — Я их так люблю, будь они прокляты. Ей-богу, как маленький сопленыш. Не могу.
Он привязывал лошадь, глядел на племянника и говорил.
— Наденьке конфет купи, — сказал Костя. — Шоколадных, а то купишь подушечек…
— А я люблю так, чтоб обязательно подушечки, — перебил его Харлампий. — Я их очень даже люблю, а шонколад, ну его. А ей я куплю, я иначе не могу. И Марье Кузьминичне куплю сладенького. Ку-плю.
Вскоре с покупками они поехали к родственнице, двоюродной Костиной тетке. Она жила в своем домике на краю райцентра, в маленьком домике под шифером, о трех окнах.
— Ты, дядя, вытри пот, — говорит Костя, поправляя на себе шапку, шарф, снимая тулуп. — Главное, много не говори. Не вставляй эти дурацкие молдаванские слова. Ты — деревня, а здесь городские все же. Понял?
— Не беспокойся, — возбужденно отвечал Харлампий и старался делать все так, как делал Костя.
Они укрыли тулупами лошадей. Костя еще раз осмотрел внимательно дядю. Харлампий жалобно поморгал, ожидая выговора, но Костя смолчал.
Марья Кузьминична, высокая, лет сорока двух женщина, увидев их, всплеснула руками и прослезилась.
— Милаи мои, — заплакала она, — не ожидала. Чего стоите, да проходите сюда. Холод какой! Ужас! Наденьку я отправила с бабушкой на курорт, болеет все, бедняжечка. Почки! Такая молодая, а почки. А я одна сижу сиднем, все глаза проплакала.
