Старик вдруг замолк, сморщился, как от горькой ложки микстуры, нахохлился, втягивая неосознанно шею в ворот пиджака, взгляд его поплыл в незримые дали, что перечёркивали хлысты ливня. Потом стянул губы в нитку, перекатил желваки на скулах и полез за следующей сигаретой.
Мелькнул во вспышке молнии алый бок сигаретной пачки с тонкими белыми письменами и высветился тонко вырисованный скарабей на узловатой ладони, слегка погнутый выступающими венами. Сипло засопел «Ронсон». Старик затянулся, так, что впали щёки, как сморщившиеся бока монгольфьера, пыхнул дымом, плотным, словно серая вата.
Раскурив, продолжил уже успокоено:
— Плохой я папка. Но как знать наверняка, если я даже не в курсе, есть ли кто у меня или зря я расстраиваюсь и себя корю. Тешить самолюбие конечно приятно, но аверсом этой медали служит горечь о том, что не увижу я никогда детей, не обниму их никого, не поговорю с кем-то из них. Мальчиком или девочкой, кто знает? Да и неважно это мне. На фертильность вот тоже никогда не доводилось проверяться, а то, может, я вообще зря тут себе порожняки гоняю. Вдруг я вообще бесплодный, а нафантазировал, бог весть знает что, себе. Пусть это так и останется неизвестным. Всегда можно помечтать, понадеяться, а коли взгрустнётся, так обратно откатить махом можно на первую позицию. Не было детей, нет, и не будет, всё, точка. Дети, они цветы жизни, тут я согласен, когда они на чужой клумбе растут. Не моё это призвание, хоть и помогал я, в том числе, и им. Не своим, а так, навскидку. Бывало, смотришь передачу какую, там тебе толкуют про условного Артёмку, мол, чахотка у него или проказа какая недужная, помирает, ухи просит. Скиньтесь, люди добрые, кто по рябчику, а кто и по куску на лечение, а то папа с мамой сантехник и малярша, не наскребут при его короткой жизни пару лимонов зелени. Бывает, пробьёт на меценатство воровскую душу, тогда я бойцов заряжаю пробить, не жулики ли какие и фармазоны тут ширму ставят, бабло общаковое, всем миром собираемое, к рукам прибрать хотят? И если чисто всё, пересылаю инкогнито, Артёмке этому, на счёт сколько потребуется. Потом они ищут анонима щедрого, поблагодарить хотят. А я не открываюсь. Так, «мимокрокодилом» прикинусь и смотрю, как пацан живой-здоровый радуется, а сантехник с маляршей, как мешком ударенные, от счастья калганом только качают. Понимаю, что зря филки выкинул. Не жилец тот Артём всё одно. Болезни такие просто так не отступают. Скоро по новому кругу сбор пойдёт, на новое обострение клянчить станут. А всё равно приятно. Пусть впустую, но на душе хорошо от их радости из-за ремиссии. Когда маленькому, беспомощному и беззащитному помог, сам как-то в своих глазах растёшь, нужным и не лишним на этой земле себя ощущаешь. Вроде вот всё есть, власть, сила, уважение, а иногда, без таких вот индифферентных мероприятий, немного ущербным всё кажется, сила эта дикая, власть жуткая, уважение кошмарное. Сделал нечто, тебе не свойственное, будто в другой мир, чистый и иной, шагнул прогуляться, воздухом новым подышать, кем-то другим себя почувствовать.
