— Должно быть, они все там умники!
Мендл Брайнин хотел бы жить в Англии, но умереть (конечно, через сто двадцать лет) в Палестине. Почему? Во-первых, из благочестия; во-вторых, он по природе своей очень любил покой. И когда он вспоминал, что перед воскрешением мертвых всем покойникам придется перекатываться под землей в Палестину, у него на три дня пропадал аппетит. Но так как он все же продолжал есть, то целых шесть дней после этого страдал животом. Мендл страшно обрадовался, когда узнал от верного человека, что Палестина дальше Англии.
«Замечательно!» — сказал он себе. И с тех пор стал всерьез подумывать о поездке в Палестину, потому что «ведь дорога эта пойдет через Англию».
Мендл давно уж продал бы лавку, домашнюю обстановку и уехал бы, если б не Брайна.
Брайна очень хорошо обходилась со своим мужем. Она только и мечтала когда-нибудь в раю быть скамеечкой у него под ногами. Она обхаживала его как могла и кормила прямо на убой.
Брайна трудилась как ишак, чтобы накормить, одеть, обуть своего мужа и пятерых детишек: трех девочек и двух мальчиков. Вся ее радость в жизни состояла в том, чтобы увидеть из лавки, как ее Менделе шагает с кружкой для пожертвований в одной руке и с толстой палкой, на которой сверкает медный набалдашник, в другой. Она почти задаром отдала свое место на женской половине молитвенного дома только потому, что оконце выходило к мужчинам в синагогу, и уплатила огромные деньги за место подле оконца в молельню, чтобы видеть, как ее Менделе идет читать тору и совершает там сладостную молитву. Сердце трепетало у нее от радости, когда Менделе подсказывал кантору: «Жена Брайна, дочь господина…» — и жертвовал при этом во здравие ее восемнадцать раз восемнадцать… Она была несказанно счастлива по субботам и в праздники, когда шла вместе с ним молиться. И когда они расставались у лестницы, она надолго застывала на площадке, наблюдая, как ее Менделе, взбираясь вверх, одолевает ступеньку за ступенькой. По окончании службы она ждала его у двери, а завидя мужа и услышав его субботнее приветствие, краснела, как девица после венца. И все ж она знала, что ее Менделе глуповат, когда дело касается «светских пустяков», что ума его хватает только на понимание религиозных книг, что он умник в синагоге, а в обыденной жизни ничего собой не представляет. Тут уж начиналась ее область.
— Нет, Менделе, — ответила она ему невозмутимо, — так люди не уезжают; незачем продавать то, на что живешь. Может быть, потом, когда оженим детей, откормим зятьев, дождемся хотя бы внука, а может, и правнука, тогда, видишь ли, можно. Дела передадим детям…
