Все-таки он в своей маске был слишком похож на моего отца. Я взял Тома за шиворот и поставил на ноги, не в силах смотреть, как дурачится и стоит на коленях человек с лицом Рудольфа Хокинса.
Затем я развернул листок. Почерк Лайны — неровный, с ломающимися посередине буквами. «Я люблю тебя. Л.Т.»
— Всегда рад помочь несчастным влюбленным, — объявил Том, отряхивая песок с живота и колен. Он широко улыбнулся, и эта улыбка опять до боли напомнила мне отца.
Я спрятал записочку Лайны; доктор Ливси тщательно изучил, что написал ему сквайр Трелони. Было-то — я видел — всего несколько строк.
— Ладно, — кивнул он в конце концов. — Ничего не понимаю, но сейчас с ним свяжусь. Джим, я воспользуюсь аппаратом в твоей комнате?
— Конечно, пожалуйста. — Когда доктор Ливси отошел, я обернулся к Тому: — Тебе не стыдно?
— Ничуть. Пойдем куда-нибудь, я объясню.
— Его зеленоватые — не отцовы — глаза внимательно оглядели море и берег. На пляжах было пустынно: всех разогнал холодный ветер. Том поежился.
— Да хоть бы в вашем баре посидим. Выпьем за счет заведения, — он озорно подмигнул.
Вот так же, бывало, подмигивал мне отец. Лучше бы Том явился с фиолетовыми перьями и клювом.
Я медленно двинулся к «Адмиралу Бенбоу». Ноги не шли, совсем как лапы у моего кургуара; и не потому, что я двое суток отвалялся в коме.
— Джим, друг, — встревожился Том, — тебе нехорошо?
Я помотал головой. Он не успокоился:
— Я что-то не то ляпнул?
— Ты в этой маске похож на моего отца, — признался я с неохотой.
— Ох. Мне никто не сказал…
— Он погиб два года назад. Кто его помнит у вас в поместье?
— Извини. — Том расстроился. — Мастер с такой гордостью мне ее продал! Мол, давно уже столь удачных масок не получалось.
— Снял бы ты ее, а?
— Не могу. Нельзя.
— Мэй-дэй! — Меня разобрала злость. — Что ты от меня-то хочешь?
— Поговорить. Джим, друг, не сердись. Подожди.
Том вытащил из-под куртки тонкий кинжал и полоснул лезвием по лбу и под глазами, сделав два бескровных разреза через все лицо.
— По-настоящему это не так делается…
Ногтями он подцепил у висков наложенный биопласт и резким движением отодрал кусок загорелой «кожи» с густыми бровями и прорезями, которые были окаймлены щеточкой темных ресниц. Собственная кожа Тома оказалась белая, не знающая солнца, усеянная крошечными капельками выступающей крови.
— Так лучше?
Я отыскал в кармане куртки обеззараживающую салфетку.
— Промокни кровь. Больно?
— Ерунда.
Том соврал: у него даже слезы навернулись. Он скатал оторванный кусок маски в трубочку, завернул в салфетку и бережно спрятал.
