— А где сам хозяин? — спросил уполномоченный.
— Уехал в рик, — ответил Степан.
— Хитер, сука! — сквозь зубы процедил Самохин.
Степан сжал кулаки, но вовремя сдержался. Он только дико посмотрел в пустые глаза Самохина: впервые в своей жизни Степан слышал, чтобы так оскорбительно говорили при нем про его отца.
Трагическая обстановка, царившая в избе, видимо, поколебала уполномоченного, и он, ни к кому не обращаясь, спросил:
— Ну, что будем делать?
Самохин открыл двери в горницу и сказал оттуда:
— Описывать добро и скотину.
— Все-таки надо подождать дядю Петю, — выступая вперед, сказал Иван Васильевич Савельев и добавил: — Нас за это по головке не погладят…
Самохин вышел из горницы и не дал договорить Ивану Васильевичу:
— Ты хоть и партиец, а поступаешь, как подкулачник, кровь-то у вас одна, смотри как бы мы в ячейку не написали о тебе. Кому он дядя, а для нас он кулак, классовый враг, противник коллективизации, значит, злостный враг Советской власти…
Иван Васильевич возражать не стал и опустился молча на лавку.
В это время дверь распахнулась, и в избу вбежала запыхавшаяся Нинка.
— Сейчас придет батюшка, — проговорила она скороговоркой и, передохнув, добавила: — Дед Воробьев в старом амбаре удавился, что творится-то на том конце села… Прям конец света пришел, — заключила Нинка.
Сообщение Нинки о деде Воробьеве заставило всех замолчать.
— Царство ему небесное, кровопивцы, паралик вас расшиби, — произнесла Грушиха и начала усердно креститься.
Шаркая непомерно большими валенками, в избу вошел отец Дмитрий.
— Мир дому сему, — сказал он тихо и подошел к больной.
…Сообщение об удавленнике, упавшая в обморок Евдокия Савельева, приход священника, плачущие дети — все это, конечно, не могло не подействовать на уполномоченного, и, поднимаясь с лавки, он сказал:
— Оставим опись до другого, дня. Петр Савельев никуда от нас не уйдет.
Все послушно направились за ним к выходу. Только один Самохин в недоумении продолжал стоять посредине избы.
