— А это я ещё поглядел бы, — вдруг нарушил своё молчание косматый и мрачно глянул на Садко из-под мокрых кустистых бровей. — Что, купчина, может, отпустишь меня?
— Не много ли захотел? Ты ж врал, что мне и моим людям ничего не сделаешь. Врал ведь? Ну, признайся. Не первый год торгую, знаю, чего от вашей братии ждать.
— Это когда как! — помотал своей гривой раненый. — Мне и резать вашего брата случалось, и волю давать. А вот тебе-то положено меня отпустить!
С ладьи послышались смешки и возмущённые возгласы. Лука от удивления едва не выронил тряпицу, которой промывал рану дружинника.
— Че-е-его?! — изумился и Садко. — С чего это мне положено? Кто положил?
— Вот он. — Косматый указал на кипарисовый крест купца. — Ты ж из этих... у которых один-единственный Бог, так?
— Ну, так. И что?
— Так мне сказывали, что этот ваш Бог вам всех прощать велит.
Садко расхохотался.
— Поумнело разбойничье племя! Раньше только в кошелях наших рылись, а ныне норовят до души докопаться! Ты, растрёпа, верно говоришь: Господь нам, христианам, велел прощать врагов. Даже любить велел, представляешь? Святые так и делают. Только я, на твою беду, не святой. А потому, если тебя добью, то грех, конечно, на душу приму. Но если с другого конца поглядеть: живой-то ты сколь ещё народу порешить можешь? И сколько грехов мне прибавится, если ты по моей милости жив останешься? А?
— А ты рискни! — всё с той же мрачной усмешкой настаивал раненый. — Может, если ты милость явишь, то и мне кровь людскую лить расхочется. Ну, порадуй своего Бога. Он же у тебя один-единственный, так уж доставь Ему такое удовольствие. Ради Него возьми меня и отпусти.
— Богохульничает свинья! — крикнул с ладьи один из молодых гребцов. — Ох, руки чешутся...
— Чешутся, так почеши! — Садко обернулся к ладье, потом вновь глянул на косматого. — Слышь, как тебя звать-то?
— Бермятой кличут.
— Так вот что, Бермята. Христос сказал: «Просящему у тебя дай»[8]. Ты просишь, и я дам тебе, а если потом об этом пожалею, значит, это будет мне в наказание. Эй, Лука Тимофеич! Сможешь вынуть стрелу из его шеи?
— Да уж не знаю, справлюсь ли, — усмехнулся кормчий. — Из такой бугаиной шеищи разве что клещами тащить. Попытаюсь.
Меж дружинниками поднялся ропот. И стих. Редко кто отваживался возвышать голос против купца Садко Елизаровича — никто не хотел с ним ссориться, а тем более расставаться. Больно уж он был удачлив и, как правило, щедр.
— Челночишку переверните, братцы, — весело попросил Садко своих гребцов. — Сейчас Лука уврачует нашего лохматого приятеля, и пустим мы его в обратный путь — прямиком по течению.
