Ой, широк простор Нево-озера,
Ой, глубины его неведомы.
А шторма, что гуляют по озеру,
Ой, сильны, ой, грозны да безжалостны!
Но плывёт ладья быстроходная,
Быстрокрылая ладейка купецкая,
По широку плывёт Нево-озеру,
За богатством плывёт зачарованным!
Подгоняют ветра её быстрый бег,
Раздувают ветра парус солнечный,
Вкруг ладьи встают волны серые,
Будто горы живые колышутся...
Садко пел, и Добрыне, а с ним, наверное, многим, кто слушал гусляра, стало казаться, будто они видят то, о чём он поёт: подёрнутую седой пеной громаду безбрежного северного озера, стройную насадную ладью под ярким парусом, которую жадные волны то роняют в тёмные провалы, словно желая разом поглотить, то возносят на хрупкие белые гребни.
Посередь того озера буйного
Из воды встают скалы грозные,
А средь скал тех тайна упрятана,
Тайна древняя, тайна страшная...
Ой, постой, купец, добрый молодец!
Ой, постой, не спеши, поверни ладью!
На погибель плывёшь, молодчинушка!
А с тобой и твоя воя дружинушка...
Как отыщешь в скалах глубокий грот,
Как увидишь в нём золоту ладью,
Ой, постой, не спеши, лучше вспять плыви!
Это злато старинное проклято!
Посадник понял, что слушает певца с замирающим сердцем, и сам удивился: уж чего-чего, а всяких старинных преданий, сказок, историй о всевозможных колдовских сокровищах, зачарованных кладах он в своё время узнал предостаточно. Не удивить его было всем этим и уж никак не напугать. Но история, определённо происшедшая с самим ладожским купцом (посадник бы ещё сомневался, но ведь про то же говорили и новгородские толстосумы!), эта странная история, так умело положенная на музыку и так складно сложившаяся в песню, отчего-то вдруг поразила и взбудоражила Добрыню. Кажется, кто-то когда-то и ему рассказывал о зачарованном кладе, будто бы скрытом в водах Нево-озера, кладе, на который наложено проклятие, а потому убивающем всякого, кто пытается им овладеть.
«Неужто он всё это с ходу слагает?» — подумал Добрыня и понял, что готов позавидовать купцу Садко... В юности он сам, бывало, пытался придумывать песни, только из этого мало что выходило. Вот сестрица его Малуша, та была в этом мастерица. Возможно, суровый князь Святослав полюбил её именно за это: за нежный, проникновенно светлый голос и за умение сочинять песни. Тоже вот так, как этот молодец, сразу, не приготовляясь заранее и ничего не записывая. Да она и не могла записывать — грамоте её уж потом, много позже обучила княгиня Ольга.
Так или иначе, а песня Садко всё сильнее увлекала посадника, он ловил себя на том, что с волнением ждёт, чем же всё закончится, и сам себе удивлялся, ведь понятно же, чем: и предшествовавший всему кичливый рассказ трёх купцов-богатеев да и вид злосчастного ладожского странника яснее ясного об этом говорили.
