И Джимми тоже это знает. Поэтому и молчит.
Все меняется, когда мы заваливаемся в магазин, чтобы взять чего-нибудь перекусить. Настроение Элли поднимается, она медленно прогуливается вдоль полок, что-то щебеча и окликая нас с другом по очереди. Ее бедра игриво покачиваются, спутанные после купания волосы пушатся и лезут в лицо. Она откидывает их назад так сексуально, словно знает, что за ней наблюдают сейчас все присутствующие.
— Что тут у нас? — Берет с витрины большой пакет маршмэллоу и оглядывается по сторонам.
Нет, пожалуйста. Только не снова.
— Элли, — вздыхает Джим.
— Не надо… — шепчу я.
Но она уже задирает платье и запихивает пакет под ткань.
— Не нужно, давай просто оплатим. — Просит друг, прекрасно понимая, что убеждать бесполезно: если эта девчонка что-то задумала, непременно осуществит.
Элли подходит к нему ближе. Так близко, что впервые я чувствую что-то такое, что заставляет меня гореть изнутри — черную, жгучую ревность, гадким червем, вползающую в голову и отключающую разум.
Она смотрит ему в глаза, нежно берет за руку и кладет его ладонь на свой живот. Из-под платья раздается хруст пакета с воздушным зефиром, а у меня с треском летят искры из глаз.
— Не бойся, папочка. Погладь. — Говорит Элли, неотрывно глядя ему в глаза. — Наш малыш будет похож на тебя, обещаю.
Я вижу, как Джимми замирает. И понимаю вдруг, как он смотрит на нее, и что значит этот его взгляд. Я слишком давно знаю обоих, чтобы быть уверенным, что не ошибся. И меня накрывает обжигающе ледяной волной паники.
Она смеется, небрежно сбрасывает с себя его руку и идет к кассе, а друг медленно переводит взгляд на меня. В его глазах вина, сожаление и… растерянность.
Я сглатываю. Сжимаю челюсти, разворачиваюсь и почти бегу прочь. Выхожу из магазина, сажусь в машину, хлопаю дверцей.
Через минуту подтягиваются и они. Порознь. Мы катаемся по городу и молчим. Каждый думает о своем. Хотя, на самом деле, очевидно — каждый по-своему думает об одном и том же. Об этой безумной карусели, на которой мы кружимся втроем. Об этих невидимых нитях, что связывают нас все крепче и крепче, так сильно, что буквально пришивают друг к другу.
А потом кто-то предлагает посидеть в баре, и другие двое молча кивают.
Мы заваливаемся к Эдди, когда на улице уже темнеет. В помещении ничуть не светлее: сигаретный дым, громкая музыка, запах пота и дешевых духов. Здесь многое изменилось за четыре года, но только не атмосфера.
— Мэгги! — Элли скользит руками по стойке бара, подзывая дочь владельца.
