Русский язык переводов органично воссоздает сложнейшие стилистические и повествовательные структуры оригинала. Так, в «русском» тексте повести Вирджинии Вулф «Флаш» (1933) с озорным подзаголовком «Биографический очерк», потому что сюжетно она представляет собой «жизнеописание» коккер-спаниеля английских поэтов XIX века Элизабет Барретт-Браунинг и Роберта Браунинга, с блеском, словно играючи, передана поэтика ее английского текста. Здесь перемежаются, сливаясь и взаимопроникая, три пласта — косвенная внутренняя речь собаки, подлинные документы Браунингов и проникнутый незлой иронией рассказ от первого лица. А в книге датчанки Карен Бликсен «Семь фантастических историй» (1935; одна из них, «Обезьяна», включена в настоящий сборник) сколько повестей — столько и, по определению М. Бахтина, хронотопов. При всей своей условности они незримо сопряжены с человеческими жизнями, в которых реальное переплетено с фантастическим, и за гротесками судеб действующих лиц проступают размытые контуры места и времени. Эта пестрая разновеликая мозаика складывается в прихотливый рисунок, который в русском переводе сохраняет присущую ему двойственность и первозданное волшебство.
Книга, вобравшая лишь очень малую — в количественной, но не в качественном отношении — часть переводов Елены Суриц, свидетельствует о ее погруженности в мировую и отечественную культуру и остром чувстве языка и живой речи — своего и чужих наречий. Без всего этого едва мог бы появиться поистине блистательный перевод «Записок Мальте Лауридса Бригге», конгениально раскрывающий двоякую природу несостоявшегося самовоспитания героя, как оно показано Рильке, героя, пытающегося найти конечные ответы о смысле жизни и смерти через осмысление судеб многих легендарных и исторических личностей, от Блудного сына и Юлиана Странноприимца до герцога Карла Смелого, короля Христиана IV или короля Карла VI Безумного. Перевод соответствующих эпизодов точно соответствует реалиям и смыслу письменных источников. Знание истории, помноженное на творческую интуицию, возможно, побудило ее прописать в переводе мотив безумия шведского короля Эрика XIV более внятно — в драме Августа Стриндберга (1899) этот мотив звучит несколько приглушенно. Этим текстом завершается сборник.
Состав его видится не просто продуманным — жестко обоснованный логикой многолетнего труда переводчика, ее самооценкой, личным вкусом и многими другими соображениями субъективного характера. Это совсем не значит, что он бы не мог быть другим. Кто-то, скажем, предпочел бы найти в нем перевод не Ионеско, а пьесы Сэмюэла Беккета «Эндшпиль» (1957). Кто-то отобрал бы вместо «Обезьяны» какую-нибудь другую фантастическую историю Карен Бликсен. Кто-то еще заменил бы «Эрика XIV» Стриндберга на перевод его же «Сонаты призраков» (1907). Пишущему эти строки показалось бы выигрышней представить Швецию вообще не Стриндбергом, но повестью мифотворца Пера Лагерквиста «Мариамна» (1967) или киносценарием Ингмара Бергмана «Земляничная поляна» (1957) — Но переводчик решил так, а не иначе. Как сказано у Шекспира, а много позже у Ницше — «Таков мой вкус». И вкус Елены Суриц достоин восхищения и благодарности.
