В случае пренебрежения моей настоятельной рекомендацией и в отказе от предоставления Вами ожидаемой мною службы, на правах нового управителя и владельца острова Ямайка, оставляю за собой право лишить Вас асьенды и конфисковать имеющиеся там строения и рабов.
Однако, в силу дошедших до меня хвалебных характеристик Вашей особы, веря в Вашу благоразумность и преданность интересам Испании, рассчитываю на Ваше незамедлительное появление.
Форт Кагуэй, Ямайка, года 1660 от Р.Х. 25 дня месяца мая.
Его Превосходительство генерал-капитан Ямайки дон Педро Нуньо Колон де Португаль-и-Кастро собственной рукою подписавший».
Завершала сиё послание размашистая вычурная подпись и личная восковая печать титулованного потомка генуэзского мореплавателя. Ещё большую официальность бумаге придавала большая сургучная печать Ямайки.
«Вот тебе и „достоин большего“! А я уж бог знает чего себе надумал!» — Анри в сердцах смял письмо. Досада сменилась обидой, но её потеснила мысль о сеньоре Альваресе: «Интересно, а что он скажет по поводу сего?».
Подумав о губернаторе, Анри прислушался. Из коридора всё ещё доносились голоса. Из-за плотно закрытой двери они были приглушёнными и разобрать отдельные слова можно было лишь у не переставшей кричать графини. Анри напряг слух. Сеньора Каталина настаивала на наказании, но кого — Анри не расслышал. «Святая Дева! — он вдруг вспомнил слова графини о больной дочери. — Уж не о контессе Исабель и её ранении идёт речь? Если да, то тот, кого требуют наказать, это я!» — Анри откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Мелькнула мысль — знают ли уже во дворце, кто ударил сеньориту Исабель, или нет, но Анри не заострил на ней своё внимание. Какая разница? Всегда благосклонная к нему Судьба вдруг решила сыграть с ним злую шутку — ему придётся быть наказанным за девушку, которую он едва знал, а та, которая заняла место в его сердце, даже не обратила на него внимания! Анри вздохнул. О том, стоит ли исполнить «настоятельные рекомендации» дона Педро и как сильно ударит по его состоянию лишение на Ямайке плантаций сахарного тростника, цитрусовых, бананов и строящейся мануфактуры для производства рома, думать не хотелось. Грусть змеёй вползла в сердце, сжав его до боли.
Шум в коридоре внезапно стих. Анри открыл глаза и напрягся, повернувшись лицом к двери. В этот же момент она распахнулась, и вошёл сеньор Альварес. Губернатор виновато улыбался, разводя руками, как бы прося прощения за сцену, свидетелем которой стал Анри, но его лицо, покрытое красными пятнами, выдавало, как дорого ему стоила эта улыбка.
