От этой фразы Феня немного воспрянул духом и, скрывая смущение, произнес:
— Только мне хочется ее нарисовать по-настоящему, чтобы она была такого же размера и такими же красками, и повесить ее на стену, потому что эту картину нужно отдать Панфилу Панфиловичу, она ведь ему тоже нравится…
— Перерисовать картину…
Дальше можно было не продолжать. План, казавшийся на тот момент гениальным, сформировывался сам собой, Максу оставалось только схватить разлетавшиеся перьями на ветру мысли и связать их между собой.
— Но это, наверное, дорого… — продолжал Феня. — Может, просто склеить несколько альбомных листков, тогда получится такой же размер, как на оригинале…
— Феня… — Макс в порыве схватил правой рукой первый попавшийся предмет — блестящую чайную ложечку, чуть не уронив стоящую недалече сахарницу, — а ты сможешь, если что, нарисовать еще несколько копий? Я, если надо, буду помогать в чем угодно…
— Зачем?
— Потому что… сейчас ажиотаж вокруг Феликса и его выставки… у меня есть друг… точнее, знакомый… он может по своим каналам продать все, что угодно. Продадим две-три копии, подзаработаем немного. Кто знает, что получится?
— Я… — Феня слез со стула, — я не знаю… а так разве можно? Вдруг не понравится?
— Мне кажется, нужно попробовать.
— А одна копия у нас останется?
— Конечно.
Феня остановился, погрузившись в раздумья. И пусть он немного сомневался, боясь не оправдать ожиданий, подвести качеством, сделать ошибку и что-нибудь напортить, но подсознательно эта мысль чем-то нравилась ему.
Конечно, Максу часто случалось быть пленником своих идей и порывов, попадать в передряги и переделки, ловить удачу и проигрывать в тот же день. Но с ним Феня научился видеть и ценить жизнь, в которой он больше не был потерянным бесприютным скитальцем, которого почти все старались обойти стороной, замечая лишь нелепые чудачества и странные измышления. Многие понятия просто не существовали для него или имели совершенно иную интерпретацию, построенную только по одному ему известной логической схеме. И только Макс искренне понимал своего друга, давая ему тот самый барьер от внешнего мира, за которым мир переставал быть холодной чужеземной степью, покрытой острыми обломками непонятных образов и необъяснимых эмоций, своими идеями будто раскрашивая все вокруг неведомыми доселе оттенками.
Феня обернулся, внимательно посмотрев на Макса, застывшего на месте в ожидании ответа, и с готовностью кивнул.
