Кира не стала читать посланий. Закрывая глаза, попятилась, наткнулась локтем на край проема, проскочила, неуклюже ступая, и выпрямилась с другой стороны, покачиваясь и держась за пачкающую стенку. Сердце сильно бухало, до боли в ребрах. Память стучалась в мозгу, требуя внимания, но Кира запретила ей воцаряться. Не для того она когда-то потратила столько сил, чтоб прогнать, запечатать, избавить себя от куска собственной жизни. Вырезать его, как вырезают испорченный кусок, потом заворачивают трижды и уносят прочь, чтоб ни запаха, ни пятнышка. Потом моют руки…
— Какого хрена, — сказала хрипло, по-прежнему не открывая глаз, — я что, обязана кому-то? Какого я говорю, хрена? Обойдетесь.
Снаружи, со света, послышались шаги, сначала быстрые, потом медленные робкие. Эхо с готовностью пересказало — кто-то идет, сюда, внутрь.
— Мама, — сказал детский голос, пугаясь, — мам, тут тетя. Разговаривает.
— Иди сюда. Быстро! — голос матери забрал детские шаги, и удаляясь, спохватился, спрашивая, — тетя? Обычная?
— Стоит, — послушно рассказал детский голос, — говорит одна.
— Пойдем.
Кира усмехнулась, открывая глаза и ощущая надпись над своей головой, как перегретый обогреватель, от которого нехороший сухой жар. Если бы тетя лежала и стонала, нужно зайти, посмотреть. А если стоит и болтает сама себе, лучше уйти. И поскорее. Кому нужны сумасшедшие.
…Я могу завыть и забормотать, поднимая руки. Тогда любой, кто сунется, удерет, мелькая пятками.
Думать это было забавно, и можно прикинуть, как рассказать забавное подруге Веронике, прям вот сейчас начать прикидывать, чтоб не думать о прочем.
Кира, не поворачиваясь, прошла к середине, взялась рукой за камеру, терпеливо ждущую на штативе. И рассердясь, резко повернулась. Какого черта? Черта и хрена. Все это было (этого не было, подсказал мозг, и Кира кивнула, соглашаясь, не было) так давно, ну смешно, дайте посчитать, тридцать почти лет назад. И длилось, ну ладно, не длилось, две недели.
«Я не позволю двум неделям уничтожить целую жизнь. Я ее — живу! Столько лет я…»
Гневная тирада осталась недодуманной. Надписи не было. Вместо нее корявый рисунок изображал даму с раздутыми бедрами и огромными сиськами, волосы висели до плеч, прочерченные черными прямыми линиями. «Оля — корова», лаконично сообщало пояснение под шедевром.
Кира подняла брови, потом морщины на лбу разгладились, губы сложились в злой усмешке. Вот так нужно поступать со всякими попытками напасть и сломать. Утретесь, кто вы там, в других слоях мироздания, если пялитесь сейчас на меня, радуясь испугу. Я смогла когда-то, и могу сейчас. Тем более, время прошло, с собой унесло. Далекое прошлое становится с каждым днем дальше. И отлично.
