А надо сказать, уже подрастали юные сверчки и — пели. Хорошо пели, лучше, чем сверчки за рекой и сверчки запечные. Но все же не так хорошо, как пел Ийка со своей женщиной. Сначала все, собираясь на встречу с Луной, обязательно заглядывали в Ийкину норку, звали, уговаривали. Но женщина Ийки лишь разводила лапками — петь без мужа она не могла, а Ийка отворачивался к стенке и только дергал торчащий из мягкой земли корешок…
Потом и не заглядывали. Лишь рассказывали шепотом гостям и молодым сверчкам, какие были песни, ах какие…
А потом — перестали. Привыкли.
Но однажды вечером, когда ветер стал маленьким, заботясь, чтоб не мешать сверчкам, Ийка проснулся. Тронул крепкий лоб лапкой, а тоска — ушла. И хочется петь. Он прыгнул из норки, потому что боялся своих больших песен, а ну как выскочат из него и разнесут вдребезги маленькую спальню! И сразу запел!
Слушали все. Даже кузнечики проснулись и шевелились в траве. Даже птицы, что торопились поспать в лунно-медовых листьях, не долетели до гнезд.
Ийка пел. Лес наполнялся цветными стрекушками. Ломались их леденцовые нитки, в разных местах — выше и ниже. И падая, тихо звенели о траву и маленькие камни в ней.
А когда спел, тряхнул длинными усами и затрещал крыльями. И все — затрещали… Радовались. Смеялись, танцевали, хлопали Ийку по глянцевой черной спине. И никто не заметил, что пел он один. Никто, кроме самого Ийки.
А он, пока все радовались, тихонько скользнул в черную траву и отправился искать свою женщину. Знал, если нет ее и тоски нет, то именно его женщина забрала и унесла… Очень волновался.
И снова тосковал, но уже по-другому. Другая тоска летела впереди Ийки, стелилась по верхушкам травы грустной песней, звала. Никогда раньше не пели сверчки грустных песен. Не знали, что есть такие. Вернее, знал Старый Сверчок, потому и ронял слезины когда-то в сухой липовый лист. Но это давно было, никто и не вспомнил. А сам он молчал.
…Ийка так долго ходил, летал и прыгал, что в родном поселении снова забыли о нем. Как и в первый раз, сначала искали, потом рассказывали, а после — привыкли. И лишь старый Сверчок перед утрами, когда все расходились по норкам, не забывал поговорить со Сверчем За Облаком. Уже и не просил за Ийку и его женщину. Просил за себя, чтоб или сейчас умереть, пока живы легенды о Песнях, или дать дождаться возвращения их. Пусть не Ийкиных. Может, еще кто народится?
Проснувшись к вечеру и слушая, как перекликаются, собираясь на пение, пары, вздыхал и надеялся, если не умер, то — дождется. Дай-то, думал.
