Неуважение к существующему, легкость, с которою относятся у нас ко всякому факту, - вот причина той слабости, которою страдает у нас и общественное мнение, и понятия образованных людей. В наших понятиях и мнениях не могло не развиться это свойство, когда беспрерывно осуществлялось на самом деле это пренебрежение к существующему. Нарушение существующего не отзывается в нашем общественном сознании никаким заметным движением; мы хватаемся только за резоны, сколько-нибудь оправдывающие это нарушение, и почти не чувствуем силы того, что нарушено. В нас поднимается голос только тогда, когда мы корыстно заинтересованы нарушенным правом или когда нарушение касается чего-либо, нам приятного; но слишком мало заявляет себя самое чувство правды. Движение жизни изменяет существующие отношения, перестанавливает существующие условия, вводит в силу новые начала; но в тех случаях, где это движение совершается правильным ходом, оно не убивает существующего, а как бы склоняет его к уступке в его же собственном, лучше понятом интересе; оно разбирает и оценивает удельный вес каждого права и, принося в жертву тот или другой интерес, чувствует силу жертвы; оно радуется не тому, что вот можно разбить существующий интерес, а, напротив, тому, что можно умиротворить неизбежное нарушение, что можно искупить нарушенное право. Так бывает при нормальном ходе; но в общественных понятиях у нас, сложившихся под влиянием иного хода дел, делается обыкновенно такое рассуждение: стоит ли обращать внимание на оскорбление какого-нибудь частного права, когда через это достигается общая польза? Стоит ли признавать правом, что хотя и установилось в жизни, но не удовлетворяет высшим требованиям разума? Стоит ли задумываться о нарушении законных интересов одной какой-нибудь личности, когда мы заняты видами общественной пользы? Требования разума, идеи высшей справедливости, виды общественной пользы, - все это прекрасно, но все это только тогда не мертвая фраза, когда выходит из действительного сравнения прав и интересов, в котором все достаточно оценено и взвешено, все в своей силе почувствовано и признано. У нас думают, что нет никакого ущерба для высших начал справедливости и разума от нарушения каких-нибудь мелких прав. Но общее начало живет не какою-нибудь отдельною жизнью; оно живет в этом бесчисленном множестве действительно существующих, мелких и не мелких прав и отношений. Нарушая право в мелком случае, мы нарушаем его в самом принципе и ослабляем то, что хотим превознести. Оскорбляя человека в одном каком-нибудь лице, хотя бы и самом мелком, мы оскорбляем вообще человека. Не уважив существующего интереса в каком бы то ни было случае, обойдя пренебрежительно законно развившиеся требования и ожидания в каком бы то ни было смертном, великом или малом, мы не усилим, а, напротив, ослабим наши высшие требования, наши разумные идеи справедливости и нашу способность к прогрессу. Всякое подобное нарушение остается не без следа; оно действует и мстит за себя. Общество мало-помалу теряет всякую энергию в сознании права и в оценке действительности. По-видимому, что значит, например, один человек в сравнении с миллионами людей, и можно ли с общей точки зрения заботиться об участи отдельного человека, когда речь идет о благе миллионов? Но миллионы состоят из отдельных людей, и наши понятия о благе миллионов не будут отличаться особенною энергией или годностью к делу, улетучившись в отвлеченность. Если мы неспособны уважать
