имеющие надобность поддерживать в русском обществе, особенно в молодежи, кредит идей, составляющих вероучение нигилизма, и возвышать обаяние имен, служащих для них символом. Г. Шедо-Ферроти предварил нас своим объяснением с г. Герценом. Читая его известное письмо, изданное по-французски и по-русски, мы подивились той ловкости, с которой оно написано. Божество должно было остаться божеством для поклонников; нужно было только ущипнуть его, чтобы оно не забывалось и не считало себя чем-либо само собой существующим и своей силой действующим. Г. Герцен, в то время как писал к нему красноречивое послание г. Шедо-Ферроти, действительно вообразил себя самостоятельным и могущественным деятелем и начал вступать в разные практические сделки и оказывать терпимость к некоторым предрассудкам цивилизации. Но этого не требовалось, и г. Герцену дан был урок, долженствовавший возвратить его к первоначальной чистоте его идей, к тому периоду его деятельности, когда он бескорыстно занимался великой задачей пересоздания мозгов человеческих, — имел других корреспондентов. Полезное действие г. Герцена должно было состоять в развитии чистого нигилизма, отравой которого он действовал на молодые умы, делая их ни к чему негодными и отнимая их у русского народа; он был хорош, когда без всяких дальнейших целей способствовал только к подрыву в русском обществе тех основ, на которых держится и развивается цивилизация. Послание г. Шедо-Ферроти к г. Герцену, изданное в Брюсселе, было выпущено в России. Брошюрка, озаглавленная именем, не изглаголенным в русской печати, появилась в окнах магазинов, и это имя в крупных буквах запестрело в газетных объявлениях. Всякий мог законным образом приобрести эту брошюрку, напечатанную по-французски и по-русски, и всякий мог законным образом читать в ней о том, какое важное значение имеет этот мыслитель и патриот, пребывающий в изгнании, и какие великие заслуги оказал он оттуда России, хотя он впоследствии и испортился, перейдя в другие руки, — переменив своих корреспондентов, как тонко выразился г. Шедо-Ферроти. Эти изысканно-почтительные объяснения с г. Герценом на французском и русском диалектах, в то время когда русская печать не смела произнести его имя, производили странное впечатление. Г. Шедо-Ферроти, кажется, думает, что в 1862 году было разрешено писать о г. Герцене в России. Это не совсем точно. В России пропущена была его брошюрка из-за границы, но по внутренней цензуре не было сделано никакого распоряжения о том, чтобы пропускать что-либо относящееся к этому предмету. Тем не менее, когда эта брошюрка появилась в русских книжных лавках, мы сочли и себе вправе заговорить. После некоторых колебаний цензор наш (вскоре затем получивший другое назначение) пропустил статью, которая хотя и произвела некоторое действие, но вовсе не то, какое приписывает ей г. Шедо-Ферроти. Мы отнюдь не обращались к молодежи, отнюдь не действовали на ее воображение. Как в этом случае, так и постоянно мы обращались только к здравому смыслу и разумению людей зрелых. Фальшивое обаяние, соединявшееся с именем издателя
