Разумеется, Лена не могла рассказать всей правды. Что устала от здоровающихся с ней дворовых пьяниц, от их почему-то виноватого вида, факт знакомства с несколькими из них почему-то стал угнетать больше, чем она ожидала. Она с удивленной злостью отмечала, что они не забывают, что Лена с ними знакома. Устала здороваться с участковым, который всегда приветливо кивал; приветливо здоровался с ней и его сын, вроде, и не глядевший в ее сторону, когда Лена была у них в гостях. Жена участкового так и вовсе долгом своим считала расспрашивать Лену об ее делах и делиться рассказами о делах собственных, может быть, вещала она всегда одно и то же, Лена не знала, стоило жене участкового заговорить – внимание отказывало Лене, почти сразу превращало слова женщины в ровный шум, доносившийся как бы из-под воды. Докучливая болтовня женщины в принципе была переносима, а вот при виде участкового и его сына, будто рифмовавшихся со Снаружем и Славой, Лена чувствовала тоску, похожую на мерный ход винта Архимеда где-то в районе солнечного сплетения.
Родителям жениха она сказала, что захотела жить в большом городе. Была это отчасти правда. Родители рассмеялись, потому как оказалось, что за пределы района не вылезали они уже лет пять, а если и выбирались – то лишь на дачку. «А тут, сама видишь. Я в Тагиле бывал, – сказал будущий свекр, – те же домики желтой краской покрашенные. Трамвайчики бегают, даже несколько мест есть, где может показаться, что к вам на Уралвагонзавод едешь: та же зелень, заборы какие-то деревянные».
Соврать насчет того, что у нее будто бы уже нет родителей, Лена тоже не решилась, притом что велико было искушение заживо похоронить маму, чтобы не выныривали потом лишние вопросы, попытки познакомиться поближе. В Екатеринбурге жили еще двоюродная сестра Лены и дядя по отцу, правда все равно вывалилась бы наружу, а так – мама сама прекрасно себя потом показала накануне свадьбы. Неплохо она отыгралась на Лене, когда узнала, что та собирается переезжать, но зрителей этому спектаклю, кроме Лены, не нашлось, а в пересказе, даже если бы она решилась кому-нибудь пересказать это, действо теряло часть колорита.
«Делай, что хочешь, дорогая, – лениво сказала мама, когда Лена ей позвонила. – Квартира твоя. Но учти: если тебя обманут и ты без денег и дома останешься, я тебя жить к нам не пущу».
На такое предупреждение – здравое и рациональное – обижаться не стоило, просто в нем содержалась не столько попытка остановить Лену от необдуманного шага, сколько злорадное желание, чтобы Лену именно что обманули, потому как окружали ее умные люди, а сама Лена была глупа, дескать, туда ей и дорога – внучке своей бабушки, годам тягостной жизни. Вполне возможно, что такого смысла мама в свои слова не вкладывала, но Лена поняла их именно так.
