До дна океана оставалось совсем немного, и победа была близка.
Когда Гарно появился в каюте капитана, тот внимательно разглядывал Цирцею на экране внешнего обзора. Арнхейм не повернул головы, но психолог понял, что капитан услышал, как он вошел. На мгновение Гарно застыл посреди каюты, вспоминая о выступлении и чувствуя одну лишь неимоверную усталость.
— Ты говорил? — глухо спросил Арнхейм.
— Да.
Гарно подошел к экрану и привалился плечом к переборке. Ему не хотелось видеть звезды, наполнявшие каюту призрачным светом. Острые скулы Арнхейма казались голубоватыми и еще больше подчеркивали остроту тонкого носа. Капитан хмурился, с трудом сохраняя спокойствие.
— Было трудно?
— Ждал худшего. Правда, я еще никого не видел, и пока не знаю их реакции… Завтра…
Наконец Арнхейм стряхнул с себя оцепенение. Он повернулся вместе с креслом и взглянул на Гарно.
— Теперь это не имеет особого значения. Колонисты должны знать правду. Наш человеческий долг и политический принцип — ничего не скрывать.
— Я — француз, — произнес Гарно, — и когда улетал, мое правительство не очень-то церемонилось с истиной.
Арнхейм кивнул.
— Новой Европе пока еще трудно отделаться от некоторых… как бы сказать… авторитарных замашек. Правительства не научились правильно оценивать тех, кем управляют. Соответственно они и ждут от народа слишком многого, а простые люди склонны забывать о политике. Революции происходят редко, для них нужны особые обстоятельства… Ваши биологи изучали этот вопрос, но президент Малер оказался глух к их словам. Садитесь, Поль…
Он тронул клавишу, и рядом с его креслом появилось второе.
Несколько минут они молчали. Гарно смотрел на звезды. Ему показалось, что голубая звезда в центре экрана стала много больше.
— Я родился в Германии, — задумчиво начал Арнхейм, — и хотя пережил Американский Хаос, пришел к тем же выводам, что и вы. Вам не кажется странным, что мы заговорили о политике? На Земле прошло двадцать лет, многое изменилось. Очутись мы сейчас в Европе, на нас смотрели бы как на живых ископаемых…
— Никто не захочет возвращаться, — сказал Гарно. — И первым откажусь я.
— Именно это я и имел в виду… Земные заботы для всех нас умерли и умерли навсегда. В том числе и политика. И когда я говорил о политическом принципе, то думал только о нашей колонии.
— А что подумает Шнейдер, наш обожаемый представитель правительств?
— Он первый поведет себя как гражданин вселенной, если нам удастся выпутаться из этой ситуации.
