До завтрака мы идем с ним в парк, который уже полон птичьего гама; огромные деревья его прорезаны золотом, на серебре озера белоснежные лебеди, и белоснежен фасад отеля, на котором прибита заветная, волнующая печалью дощечка с дорогим именем. Всю дорогу Поперечный ругает немцев и, лишь когда проходим мимо обвитых плющом руин римских ванн, переходит к патрициям, которые научили немцев шарлатанить на воде.
За парком, у трамвайного вокзала, группа гимназистов чинно ждет трамвая, чтобы спуститься на занятия в Нидервейлер. Вдоль аллей и рядом в садах свесились, чуть ли не на головы им, ветви, обремененные спелыми темно-красными вишнями. Но гимназисты даже не любуются ими. Они ведут чинные беседы на школьные темы. Некоторые углубились в латинские и греческие учебники. Я спрашиваю мальчика в синей курточке с белоснежным воротничком:
— Что же это вы не рвете вишен?
На меня поднимаются серые удивленные глаза, пухлые губы отвечают:
— Это не наши.
— Видите? Как принцип, — одобряет Поперечный. — Вот какие идолы растут, никаких заборов не нужно, а если я под этим забором с голоду умирать буду, так же и на меня не глянут: «Это не наш!» Как принцип.
За завтраком Поперечный сидит рядом с дамами из Тюрингена, рыцарски ухаживает за ними, восхищается их цветущим видом и, томно вздыхая, говорит мне по-русски:
— У них в Тюрингене все вот такие рожи, как принцип. А кругом рыцарские замки. Из-за этих-то коров рыцари скакали по Палестинам за славой… Хотя — от такой красы удерешь за тридевять Палестин.
После завтрака немцы рассаживаются на террасе и, стараясь не беспокоить друг друга, беседуют вполголоса час, другой. Мимо по шоссе мчатся машины, мотоциклеты. Вдруг на повороте за углом пансиона треск, стих шум моторов: столкновение автомобиля с мотоциклом. У автомобиля смято крыло, мотоцикл отброшен к обочине, у шофера порезана рука, у мотоциклиста содрана кожа на лице. Через две минуты подъехал шуцман на монументальной вороной лошади, одинакового цвета и блеска с его каской, застегнутой под громадными рыжими усами, в сопровождении пса, такого же рыжего, как усы.
Он слез с лошади, измеряет рулеткой какие-то расстояния между автомобилем и мотоциклеткой, между машинами и краями шоссе, делает вычисления. И пострадавшие, и окружившая их публика молча, с уважением наблюдает за его действиями. Ждут результатов.
Пес тоже некоторое время ждал результатов, потом вошел во двор пансиона и направился было к террасе. Пансионный пес, куцый, серо-пегий, с глазами Бисмарка, не спеша, но решительно пошел гостю навстречу, подошел вплотную. Шерсть чуть поднялась, серые глаза не обещают ничего доброго. Остановились морда к морде… Назрел момент, когда по всем собачьим нравам за короткой прелюдией нарастающего рычания должен последовать взрыв звериного визга с клоками шерсти на месте события, людские вопли и проклятия, с мельканием дрекольев…
