— А что, если в самом деле мы туда поедем? — сказал он вдруг всерьез.
— Поедем! — воскликнула она, затрепетав от восторга, и муж почувствовал сквозь одежду этот трепет.
— Решено, — сказал он. — Вот здесь, у витрины бюро путешествий, мы торжественно клянемся друг другу не успокаиваться до тех пор, пока не соберем столько денег, чтобы можно было поехать во Дворец дожей и на площадь святого Марка, призываем в свидетели эти пароходы, самолеты, поезда и автомобили. Во время своего первого совместного путешествия мы шутили, теперь же, клянусь всеми святыми, мы говорим правду.
— Не станем нанимать квартиру, будем по-прежнему ютиться в одной комнате, не надо нам мебели и сервизов, будем ходить в той же одежде, в той же обуви. Забудем про театр, кино, концерты, про все увеселения и лакомства, будем жить только для своего путешествия, — торжественно, в тон ему, сказала жена.
— Во веки веков — аминь! — закончил он.
Затем последовало короткое молчание, словно они мысленно вкушали грядущее блаженство. Потом женщина спросила:
— А сколько времени нам надо так жить, чтобы достичь своей цели?
Он немного подумал, прикидывая в уме какие-то цифры и цены, а потом ответил:
— Года три-четыре, не больше.
— Не больше?
— Нет, пожалуй.
— Как долго! — задумчиво протянула женщина.
— Долго? — удивился муж. — Разве это долго! Что такое какие-нибудь три-четыре года? Мне сейчас двадцать шесть, тебе двадцать один, а тогда мне будет тридцать, тебе только двадцать пять. Это лучшие годы.
— А если… — произнесла она и умолкла.
— Что — если? — спросил он.
— А если что-нибудь случится?
— Например? Война, болезнь, смерть?
— Нет, — мягко ответила она.
— Так что же?
— Со мной, — промолвила она.
— А что с тобой случится?
— Какой ты глупый, — засмеялась жена, ей было приятно, что у нее глупый муж и ничего-то не понимает. — Дети, — прошептала она наконец, и он почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание.
Он вдруг замолчал: действительно, каким надо быть глупцом, чтобы не подумать о такой простой вещи.
И они молча зашагали по ярко освещенной улице, погруженные каждый в свои мысли.
Прошли годы, долгие, тяжелые годы.
Муж и жена давно уже не гуляют, не любуются витринами. Порой им кажется, будто они никогда этого не делали. Прогулки, сохранившиеся в их памяти, кажутся им лишь смутным сном. Спина у мужа согнулась, и его можно теперь видеть лишь тогда, когда он идет на работу или возвращается домой, ведь его жизнь теперь — это только труд, один только труд. Кажется, будто он и не подозревает, что существует еще какая-то другая жизнь. Забота о том, чем прокормить, во что одеть себя, детей, их худую изможденную мать, — вот смысл всей его жизни.
