Вдруг кто-то толкнул его в бок и спросил:
— Яан, Яан! Что с тобой? Чего ты орешь?
— Ох-ох-ох-хоо! — вырвалось стоном у Яана.
— Чего ты разорался: Пуню да Пуню! — испуганно спросила Ээва, стоя у полатей. — Что с тобой?
— Кошмар меня замучил.
— Чего это ты голосил про Пуню?
— Мне было так велено!
— Ох, господи Иисусе! — охала Кадри спросонья в углу подле насеста. — Верно, порчу напустила на него та бабка из Алттоа! Старые счеты — Яан-то ведь не женился на ее внучке Мадли!
— А я уж решила было, что ты умираешь, — сказала Ээва, — ну, вставай, пойдем спать в горницу.
В руках у Ээвы была маленькая коптилка, лучина давно погасла. Яан ушел с Ээвой спать.
Проклятый Пуню!
А Пуню уж давно преспокойно спал на чистой соломе и даже во сне не мог себе представить, какая из-за него в доме произошла история и какой нелепый сон приснился его хозяину.
Пуню еще сладко спал, когда кто-то принялся его будить. У Пуню, как обычно у детей, утренний сон был очень крепок, и он никак не мог открыть глаза.
— Ну, вставай, вставай! — кричал ему кто-то, но смысл этих слов так до него и не дошел. Да и где ему, недельному Пуню, понимать человеческую речь?
— Ну, вставай, вставай! — закричали опять. Не в силах еще раскрыть глаза, он почувствовал, как кто-то потянул его за ухо.
— Погляди-ка, слепой… на, дурачок, попей!
Это хозяйка Ээва пришла ранним утром справить скотину и напоить маленького теленка.
— Из-за тебя ведь меня бранили и ругали. Ну, ну, сунь, дурашка, свою мордочку! — объясняла Ээва теленку, который из уважения ли к хозяйке, или просто оттого, что его тянули за ухо, наконец встал и, помахивая хвостиком, потянулся.
«Ну точь-в-точь как человек, — подумала Ээва, — встает и потягивается! И умная же растет у нас скотинка!» В ней проснулось к телку особенно нежное чувство. Она погладила его по голове. Пока он, встряхиваясь, пил и фыркал, опуская голову до самого дна ведра, Ээва тихонько щекотала его под шеей и, как-то особенно мягко произнося букву «н», приговаривала:
— Пей, Пунюшка, пей, Пунюшка. Расти большой-большой! Пунюшка, махонький мой, Пунюшка!
Пунюшка поймал хозяйкин палец и принялся его сосать.
— Ах ты, дитя малое! — умильно приговаривала Ээва. — Ишь ты, скучает по мамке родимой, сосет палец! Ах ты, мой крохотный! — И она уже собралась умиленно всплакнуть — так переполнилось ее сердце жалостью и любовью к животному, — как вдруг услышала за спиной голос хозяина:
— Теперь тебя нигде больше не увидишь, как только у теленка!
