Малый круг | страница 94

…Еще светили из прошлого золотистые глаза Анюты. Еще чудилась на месте серого уродливого здания виденная лишь на старых рисунках и фотографиях церковь с синими звездными куполами. А река уже замедляла бег.

По-прежнему у входа в метро стоял Андрей, вглядываясь в реку. На берегу возник ласковый старик сторож, умерший сколько-то лет назад под вишней на скамейке, положив рядом кривые садовые ножницы. Пустыми глазами смотрел старик мимо Андрея и ласково кивал головой. Андрей вновь, как в детстве, подумал, что старик кивает головой не ему, не отцу, который знал старика лучше, не солнцу, не природе, не насекомым и… конечно же, вообще не людям.

Но тогда кому, чему?

…На берегу реки стояла дочь и молча смотрела на Андрея…

…Однажды после завтрака Смородина забралась на крышу веранды, куда нависающие яблони стряхивали недозревшие, с белыми размягченными внутри косточками яблоки. Сверху открывался вид на огромный овраг. Качали упругими купами ухнувшие в земляной провал деревья. Со дна оврага поднимался туман, отчего сходство с дымящейся рассветной рекой приобретал овраг. Прерывистая тропинка, соединяющая дачный поселок и станцию, бежала по берегу. В редких мужчин, идущих по тропинке, Смородина принялась швырять твердые, как камни, яблоки.

— Будь я Диогеном Синопским, — воскликнул один, видимо не вполне трезвый, — а ты дочерью гетеры, я бы сказал: «Смотри, не угоди в своего отца!»

— Как раз об этом я и мечтаю! — мрачно усмехнулась Смородина.

Отныне на просьбы матери слезть с крыши она неизменно отвечала:

— Не мешай, я хочу попасть в отца!

Смородина действительно не знала своего отца. Наташа, ее мать, упустила время, не удосужилась сочинить душещипательную историю о погибшем летчике или канувшем в пучину подводнике. Отца у Смородины не было так, как будто отцов вообще не существует в природе. Горестное молчание матери приводило Смородину в неистовство.

Ей исполнилось одиннадцать. Достаточно было взглянуть на Смородину — гибкую, точно сплетенную из коричневых корзинных прутьев, на ее гордо вскинутую голову, на светлые волосы со странным зеленоватым отливом, чтобы немедленно уяснить: сей ребенок не ведает над собой авторитетов и законов. Смородина и в самом деле не ведала.

Сколько Наташа ни думала, не могла припомнить момент, когда Смородина вышла из повиновения, отдалась на волю собственных непредсказуемых эмоций. Да и был ли такой момент? Иногда Наташе казалось, Смородина родилась на свет с собственным устоявшимся мировоззрением, хотя с научной точки зрения это было абсурдно. Ее характер был, так сказать, негативом Наташиного характера. Наташа считала себя спокойным, уравновешенным человеком. Зато никто не знал, что выкинет Смородина в следующую секунду. Наташа старалась видеть в людях прежде всего хорошее, относиться к ним по-доброму. Смородина воспринимала людей, как если бы каждый из них успел нанести ей тягчайшую, неизбывную обиду. Наташа жаждала взаимопонимания. Одним людям, по ее мнению, следовало избавиться от наплевательского отношения ко всему на свете, другим — протереть глаза и увидеть, что монополии на страдание не существует, не одни они бьются над вечными и неразрешимыми вопросами бытия, — бьются все, только каждый по-своему. Путь к взаимопониманию, от «я» к «мы», лежал, по мнению Наташи, через взаимную доброту. Но вот как раз доброты-то и недоставало в мире. Смородина же не верила во взаимопонимание, жила так, как если бы доброты на свете не существовало вовсе. Наташа несла недетскую жесткосердечность дочери, как крест, но сколько ни билась, не могла уяснить ее первопричину.